Когда-то дуэт Наталья Линичук — Геннадий Карпоносов блистал на крупнейших международных соревнованиях. Позднее, став тренерами, они воспитали множество новых звезд.
— Наталья Владимировна, ваш муж рассказывал, что пришел в фигурное катание благодаря соседству со знаменитым фигуристом Алексеем Улановым. Что привело на каток вас?
— Я встала на коньки по воле мамы. Она очень любила фигурное катание и не хотела, чтобы ее дочь болталась во дворе без дела. Кататься я научилась быстро, занятия мне нравились. Проблема была лишь с поиском партнера и тренера, который поверил бы в меня. Я сменила 12 наставников, одни учили меня делать прыжки в правую сторону, другие — в левую. Когда оказалась в группе Елены Анатольевны Чайковской, стало ясно — вот он, нужный мне специалист.
— В своей книге Чайковская очень забавно описывала, как вы след в след катались за Людмилой Пахомовой и Александром Горшковым. Мэтры вас, девчонку-новичка, не гоняли?
— Им было некогда: они готовились то к чемпионату мира, то к первенству Европы. На меня глядели с любопытством: мол, что это за девчонка? Чайковская велела мне смотреть на Пахомову с Горшковым во все глаза и в точности повторять их движения. Так я изучала программы лидеров и заодно подтягивала свою технику катания. Ни окрика, ни ехидной реплики со стороны Милы с Сашей за все время я не помню.
— В 1976 году в Инсбруке, на вашей первой Олимпиаде, танцы дебютировали в программе зимних Игр. Вы чувствовали, что становитесь частью спортивной истории?
— Это, конечно, было большое событие. Я помню, как нам на тренировке объявили о включении танцев в программу Олимпийских игр. Мы с Милой Пахомовой и Сашей Горшковым начали буквально обниматься-целоваться от радости. Только приехали мы в Австрию, как я заболела. Тренер и врачи категорически запретили кататься, но я сказала, что беру всю ответственность на себя. Четыре года до следующих Игр в Лейк-Плэсиде казались огромным сроком. Да и гарантировать, что я поеду на них, не мог никто.
— И вы не только приняли участие в Олимпиаде в Лейк-Плэсиде, но и выиграли золотую медаль. Какими оказались те соревнования?
— Уже само прибытие в столицу Игр получилось оригинальным. Накануне Олимпиады мы провели акклиматизационный сбор, и только перед самым открытием Игр отправились в Лейк-Плэсид. Ехали на автобусе, это было недалеко. Подруливаем к какому-то комплексу зданий: высокие стены, ворота на замке. Олимпийской символики нет, все как будто вымерло.
Оказалось, водитель привез нас в действующую тюрьму. Мы сначала ничего не поняли: почему именно в тюрьму? Потом выяснилось: чтобы не возводить в горах дорогостоящую олимпийскую деревню, которая потом все равно бы пустовала, организаторы решили поместить атлетов в здании только что выстроенной тюрьмы. Заключенные должны были заселить ее сразу после окончания Игр, а мы корпуса для них обживали (смеется).
Наши номера, или вернее сказать — камеры, были очень похожи на вагонные купе: маленькие, узкие, с двухъярусными кроватями-нарами. Крохотные окна — тонкая, узкая полоска стекла шла от потолка до самого пола. Из удобств в комнатах находились только раковины. Чтобы принять душ, нужно было идти в общий санузел в коридоре.
— Олимпиада в Лейк-Плэсиде оказалась омрачена поражением хоккейной сборной от американцев в финальном турнире. Это как-то сказалось на вас, представителях других видов спорта?
— После возвращения нас наградили орденами на порядок ниже, чем можно было рассчитывать.
— Неужели первые лица государства даже не приняли олимпийскую сборную?
— Тогда приглашение спортсменов в Кремль практиковалось не так часто, как сейчас. Я, например, не помню ни одного приема с участием Брежнева. Хотя генеральный секретарь ЦК КПСС по-настоящему уважал спорт, с большой любовью относился как к хоккею, так и к фигурному катанию. Из нашего брата с Брежневым накоротке общались, по-моему, только Роднина с Зайцевым.
— Вы рассказывали, что в начале совместных выступлений с Геннадием Карпоносовым смотрели на него снизу вверх, поскольку он уже был известным фигуристом. Когда рассмотрели в нем не только партнера по льду, но и спутника по жизни?
— Наши отношения эволюционировали постепенно. Первый раз в глазах Гены проскочила какая-то искра, когда я расписывалась со своим первым мужем. Правда, это я поняла уже потом, сначала мне его поведение показалось просто немного странным. Раскрылся же Карпоносов гораздо позже, когда наша карьера клонилась к закату. Мы оба вдруг поняли, что и вне спорта уже не можем жить друг без друга. Предложения руки и сердца Гена делал очень романтично. Я неслучайно использую множественное число — их было несколько. Но, будучи замужней женщиной, я не могла сказать «да». Согласилась, лишь когда Карпоносов категорично заявил, что это его последняя попытка. Мы тогда окончательно повесили коньки на гвоздь, что имело для меня принципиальное значение: я не любительница смешивать личные и профессиональные отношения.
— Тренеры имеют возможность регулировать личную жизнь своих подопечных?
— Ну что значит регулировать? Запретить ничего никому нельзя, тем более в нынешнем свободном мире. А вот высказать свое мнение, не нарушая прав и свобод человека, наставник не просто может — должен.
— Как вообще распределяются обязанности в вашем семейно-тренерском тандеме?
— Геннадий больше занимается техникой, я — артистизмом. Хотя мнение Карпоносова об идее танца, его выразительности для меня тоже очень важно. Мнение спортсмена я также готова выслушать, но окончательное решение при этом всегда принимаю сама. Не случайно меня многие называют демократическим диктатором. Такой же позиции в свое время придерживалась и Елена Чайковская. Мы бывали у нее в гостях, пили чай, но вместе с тем близко нас тренер не подпускала. Это правильно: между наставником и учениками всегда должна быть некоторая граница. Панибратства в нашем деле быть не может.
Владимир Рауш,
«Итоги»