Грядущий июль – юбилейный для обоих артистов «Городка», а ровно через год и сам «Городок» отметит 20-летие. Таких долгожителей на ТВ еще поискать.
– Юрий Николаевич, кажется, буквально вчера праздновали 15 лет «Городка», и вот уже новый юбилей. Что-нибудь планируете по этому поводу?
– Вот это большая проблема! Если бы нашлись какие-то люди, которые придумали бы торжественную часть, а мы бы с Илюшей только вышли на сцену и получили цветы-подарки. Но при этом никуда же не деться от назначенных друзей.
– В смысле?
– Это когда на сцену выходят коллеги по цеху, с которыми ты никогда не пересекался и вообще старался не пересекаться, и вдруг выясняется, что они твои друзья и счастливы тебя поздравить. И потом, нам обоим ужасно не хочется – искренне – вот этих празднований в каких-нибудь дворцах. Я бы пошел простым путем. Снял бы очередной выпуск «Городка», который бы назывался «120 на двоих». А героями были бы не мы – Юрий Стоянов и Илья Олейников, – а некие персонажи, которые родились в один день и прожили вместе огромный кусок жизни, да хоть два дворника. И сделал бы еще спецвыпуск – дайджест, в котором собрал бы самые лучшие наши сюжеты, снятые скрытой камерой. Получился бы лирический и в то же время иронический портрет нашего «Городка» на фоне времени.
– А вы помните первый съемочный день «Городка»?
– А как же! Помню, приехали к Петропавловской крепости. Был очень сильный ледоход. Светило яркое солнце, и было безумно холодно. Бабахнула пушка – 12 часов. Так бабахнула, что нас чуть не снесло – мы снимали на бастионе, буквально в 30 метрах от пушки. Снимали какой-то дурацкий анекдот именно про то, как стреляла пушка. Я уже и содержания не помню.
– А пересмотреть не хотите?
– Боюсь – первые две передачи были ужасающие, чудовищные! Знаете, с одной стороны, я все время забываю, сколько мне лет. А с другой – понимаю, что уже странно писать: «Он и она в кровати». Мы вот как раз снимали сюжет, в котором я – беременная женщина. Посмотрел в зеркале на себя, потом на Илюшу и думаю: «А сюжет-то из области фантастики». А потом мелькает мысль: «Ну и что с того?» Мы ведь предлагаем зрителю некую игру и просим принять ее условия.
– Вы все чаще появляетесь на драматической сцене – стелете соломку?
– Не сейчас, нет. «Городок» для нас с Илюшей по-прежнему остается самым главным. Знаете, в документальном фильме, посвященном как раз нашему с Илюшей прошлому двойному юбилею, один мой автор рассказал страшную историю про меня. Я, когда ее услышал, сам испугался: неужели я в работе такой? А история следующая. Однажды я ему звоню и говорю: «Вова, где текст?! Мне нужны эти две фразы!» Он мне: «Юра, я сейчас на похоронах моей учительницы, очень близкого мне человека». Я продолжаю настаивать: «Вова, мне нужны эти две фразы!» В ответ: «Ты понимаешь, что я сейчас стою у гроба?» И я ему говорю: «Ну так отойди от гроба! Скажи эти фразы и возвращайся!»
– Цинично…
– Нет! Я не был циничен в этот момент – у меня ведь передача гибнет!
– И тем не менее вы все чаще играете на драматической сцене, причем главные роли.
– А вот с кино все сложнее происходит. Я имею в виду серьезный кинематограф, в котором я как был, так и остался своим среди чужих, чужим среди своих.
– Не хотите сами снять кино?
– А у меня что – есть три миллиона долларов? Или хотя бы два – на скромную картину. Кино входит в четверку самых рискованных бизнесов в истории человечества. Причем в мире, а уж у нас и подавно. Почему мне кто-то должен давать на мой эксперимент?
– Какой тогда выход для вас?
– Вы знаете, я не имею права обо всем говорить. Скажу лишь, что, наверное, все-таки я попробую снять полнометражную картину. То, что я бы хотел сделать, я бы сформулировал так: хороший фильм, в котором много смешного и грустного.
– Да, побольше бы таких фильмов, а то невозможно выносить потоки злобы, ненависти друг к другу.
– Слушайте, что говорить, у нас обычная история, когда один подрезал другого на дороге, и при этом даже не произошло удара, был лишь намек на аварийную ситуацию, но оба участника инцидента выскакивают друг к другу с одним желанием: уничтожить, забить бейсбольной битой. Это диагноз очень серьезного психического заболевания.
– А меня, знаете, печалит интеллигентский снобизм. Вот одна уважаемая актриса ужаснулась: ах, зритель не разбирается во взаимоотношениях героев чеховских «Трех сестер». А то, что этот зритель пришел на Чехова, она не замечает.
– Некоторые меломаны ходят с клавирами на симфонические концерты. Это потрясающе, что у нас еще есть такие люди. Но мне симпатичен и человек, который захлопал тогда, когда закончилась только часть произведения, – потому что у него возникла внутренняя потребность: ну так ему понравилось то, что он услышал. Я видел, как однажды Владимир Спиваков отреагировал на такие аплодисменты: он повернулся и выражением лица как бы сказал спасибо. Он не посмотрел с ужасом: «Боже, что за скобарье! Вы что, не знаете, что в этой симфонии Бетховена есть эта пауза?!» Нет, он посмотрел и так хорошо улыбнулся. И весь зал захлопал. Вот это по-настоящему интеллигентный человек! Это очень важно – не стесняться. И тогда в тебе появляется снисходительность к другим. Ведь и ты наверняка чего-то не знаешь. Известна же фраза: «Культура – это не количество прочитанных книг, а количество понятых». Так вот снобизм, по-моему, проявляют те, кто как раз ничего не усвоил, ничего не понял про жизнь.
– Да, по выражению физика Стивена Хокинга, «главный враг знания — не невежество, а иллюзия знания». Кстати, об иллюзиях. Были ли они у вас в детстве?
– А что такое детские иллюзии? Что мама и папа – это навсегда? Что я живу среди лучших людей? В моем случае иллюзий не было. Друзья детства оказались друзьями навсегда, я действительно живу в лучшем городе. А иллюзий в отношении «самой лучшей страны в мире» я не строил – меня с детства окружали люди, которые давали понять, что все очень непросто.
Елена Боброва,
«Невское время»