Миллионы людей знают и любят ее как замечательную комедийную актрису. В театре она совсем другая – тонкая, ранимая, трогательная до слез, ее монологи заставляют плакать даже прожженных циников. А еще Олеся Железняк – счастливая жена и мама четверых детей, что большая редкость для актрисы, да еще такой востребованной и успешной.
«Сестра определила мой театральный вектор»
— Вы родились в Москве?
– Да, в Новогирееве. Ивановское, Терлецкие пруды – мои родные места. Папа попал в Москву в 1950-е годы, служил – так и остался. Я считаю себя москвичкой с далеко не московскими замашками. Многие у меня спрашивают: «Откуда приехала?» Не знаю почему, может в Москве осталось мало коренных москвичей? Это такой город, огромный мегаполис, почти как страна.
— У вас две старших сестры. Хорошо быть младшенькой?
– Прекрасно. Младшая – это счастье, средней тяжелее всего, старшей – немного легче. Со старшей все время спрос, хотя она и любимая в семье. Я по своим детям скажу: средние чувствуют себя недолюбленными. Самого маленького я все время зацеловываю, все ему разрешаю, мне кажется, что он еще очень маленький. Хотя это уже не так.
— У вас совсем нетеатральная семья. Как получилось, что вы стали актрисой?
– Моя старшая сестра Люда всегда была для меня авторитетом, она училась в библиотечном техникуме и много читала. Благодаря ей я практически все детство провела в читальном зале библиотеки. Читала сказки, «Мастера и Маргариту» я прочла лет в 11, «Поющие в терновнике» – в 12. Я тогда жила в мире грез, и мне это нравилось. Еще я любила ходить в кино. Сестра давала мне свое пальто с песцом. Я была высокая, в красивом взрослом пальто, так что меня пускали на фильмы до 16, да еще и вместе с подружкой.
— Что можно понять в «Мастере и Маргарите» в 11 лет?
– Меня тогда поразила атмосфера романа. Как Булгаков описывает Москву, Патриаршие! Для меня это было волшебство. При том, что первый раз в центр города я попала только в 11 классе. До этого вся моя жизнь проходила в Новогирееве.
— В детстве вы занимались в театральной студии?
– Сначала были танцы. Я поехала в ДК «Прожектор», нашла там «Топотушки», но меня туда не взяли, сказали, что нет способностей. Потом я проложила дорожку в танцевальный коллектив в ДК на Дубровке. А затем я поступила в училище культуры на хореографическое отделение. Там и проявились мои актерские способности. В училище я играла в основном мужские и характерные роли: мальчиков у нас было мало, всего два. А из девочек со странной внешностью – я одна, да еще и высокая. Потому играла и петухов, и ботаников, и мужчин. Помню, на втором курсе я танцую, а в зале смеются. Девочка с младшего курса даже попросила у меня автограф.
Как-то мы с моей сестрой Людой поехали в магазин ВТО, и она купила пуанты. И оказались нам малы: не было подходящего размера, так что мы на них просто любовались. Это уже потом я научилась танцевать на пуантах, даже на пальцах стояла, тогда это было воплощением мечты.
Вообще, Люда была человеком, который определил мой театральный вектор. Она занималась в каком-то народном театре. Я тогда танцевала и даже на гастроли в Японию со своим коллективом ездила, но уже тогда понимала, что это не совсем то, что мне нужно. Я не знала, как раскрыть себя в танце, предмет моего интереса был в чем-то другом, но в чем именно? И тут сестра сказала: «А может в театральный?»
Выучила стихотворение Гумилева «Озеро Чад». Люда нашла объявление о наборе в студию Седакова. Я пришла, не слишком выразительно прочитала стихотворение… И прошла дальше. На этюдах я познакомилась с ребятами, они были такие интересные, так мне понравились! К сожалению, студия распалась через месяц после моего поступления. Но я тогда решила, что буду поступать в театральный институт, что-то выучила и стала везде ходить. В результате меня взяли вольной слушательницей во ВГИК. Проходила я на занятия месяц. Возможно, я кажусь целеустремленной, но на самом деле я застенчивая. Я видела, что все ребята на своем месте, а я как бы сбоку. И чтобы это преодолеть, мне нужно сделать какой-то шаг, но сделать его я тогда не смогла. В результате ушла из ВГИКа и уехала с цирком в Японию – танцевать в кордебалете. Пробыла там три месяца и все же решила снова поступать в театральный. Так со второго раза я поступила – в ГИТИС, на курс Марка Анатольевича Захарова.
«Заход в «Ленком» был болезненным, как ожог»
— Как вы попали в «Ленком»?
— Марк Анатольевич пригласил меня в театр, когда я училась на втором курсе. Я пришла знакомиться, зашла в зал и увидела много артистов. Захаров велел мне разучить песню плакальщицы. За пять минут я ее выучила, вошла в зал под звук собственных шагов, и Марк Анатольевич сказал: «Ну, давайте, покажите нам». И я в звенящей тишине исполнила эту песню – на каких-то высоких нотах, которые никогда в жизни до этого не брала. Была зловещая пауза, и Александр Гаврилович Абдулов произнес: «Если бы меня попросили так спеть, я бы умер». Я была близка к обмороку.
Потом было мучительное привыкание, я не никак не могла соотнести себя с этим театром, считала себя недостойной людей, которые в нем служили. Представляете, на одной сцене с тобой все народные: Армен Борисович Джигарханян, Олег Иванович Янковский, Александр Гаврилович Абдулов, Инна Михайловна Чурикова, Александр Викторович Збруев, Александра Марковна Захарова, Александр Александрович Лазарев, Леонид Сергеевич Броневой, который стал «последней каплей» моего пребывания в «Ленкоме». Мне казалось, что страшнее этого театра нет ничего на свете. Два месяца я мучилась, ничего у меня не получилось – я ушла и даже в больницу слегла. Там, кстати, было намного лучше, чем в театре. Ко мне все доброжелательно относились, меня лечили, и я ничего и никому не должна была доказывать, ничему соответствовать. К тому же я была там самая молодая – все остальные были бабушки. Это было идеальное время.
Через некоторое время я вернулась в институт. Мы начали готовиться к экзаменам, я была задействована почти в каждом отрывке. Все прошло успешно, меня все хвалили. Как-то бегу по коридору, останавливает меня декан факультета и говорит, что Марк Анатольевич просит задержаться и зайти к нему. Захаров сказал мне тогда, что я должна стать полезным человеком для театра и играть во всех массовках. И я только сейчас, разговаривая с вами, поняла, как он был прав и насколько тактичен.
Для меня заход в театр был болезненным, как ожог. Там была строгая дисциплина, а я в первый раз еще и опоздала. Инна Владимировна Мещинская, строгая, но прекрасная, велела мне отжиматься. Пришлось делать это при всех. Сейчас я думаю, что это было правильно: больше я не опаздывала. Со временем я привыкла, поняла, что эта среда мне не враждебна.
А вообще, я даже не думала, что смогу стать частью «Ленкома». Помогала показываться своим коллегам в «Сатириконе», к Мирзоеву ходила. Мне предлагали там остаться, но я отказывалась. Никуда не хотела, просто не думала, что можно хотеть. Жизнь складывалась, как она складывалась – мне было хорошо и просто.
— Вы не думали о своем будущем?
– Были планы на основе курса делать с ребятами свой театр. Я продолжала в «Ленкоме» танцевать в массовках. А потом, на четвертом курсе, Марк Анатольевич пригласил меня в «Мистификацию». Там я воробьем выпадала из шкафа, и у меня было целых три фразы в конце спектакля.
Однажды, когда я приехала на очередную «Мистификацию», Марк Анатольевич сказал, что нужно сфотографироваться для фойе. Как оказалось, таким образом он пригласил меня в труппу театра. А уже в конце мая, когда было распределение, меня назначили на главную роль. Делали обновление спектакля «Жестокие игры», до меня там играла Ира Серова, а еще раньше Татьяна Догилева. Собственно, с этого и началась моя настоящая жизнь в театре.
— Вы не испугались – сразу главная роль?
– Как ни странно, нет. Это было неожиданно, но приятно. Я хотела оправдать доверие Марка Анатольевича, доказать, что я достойна и он во мне не ошибся. Постепенно я поняла, что мои именитые коллеги – чудесные люди. Я очень люблю этот театр и благодарна всем за то, что меня в нем приняли.
— Вы стали звездой «Ленкома», на вас ставят спектакли…
– Я не живу с мыслью, что я звезда. Когда так говорят, приятно, но я себя звездой не ощущаю. И думаю, что это к лучшему. Хотя, возможно, и нет: мир устроен так, что нужно уметь подавать себя. Если не умеешь, ты немного лузер.
— Разве репутация уже не работает на вас?
– В театральном мире – да, а вот в киношном… У меня до сих пор комплекс, что я мало снимаюсь. Хожу на пробы – меня не берут. Я понимаю, чтобы сниматься в кино, я должна нравиться режиссеру. Внешность у меня нестандартная, нужно, чтобы он увидел меня в роли. Вот, например, Роман Самгин. У нас с ним много спектаклей, я его люблю, ценю и дорожу им. И благодарна, что он мне дает такие роли, которые другой режиссер точно не дал бы. Мы с ним сделали спектакль «Адриенна Лекуврер», я играла французскую актрису. Хотели другую артистку взять, но он настоял на моей кандидатуре, и я понимаю почему. Когда ты делаешь роль, можно взять за основу какую угодно характеристику человека: что тебе ближе, что в тебе отзывается и что ты хочешь показать. Я для себя играла то, что моя героиня – артистка.
«Отказалась бы от роли нацистской преступницы»
— Ваша подруга Татьяна Кравченко тоже своего рода слом стереотипа.
– Она мой старший товарищ, который в моей жизни очень много значит. Она для меня перевернула мир театра: до этого мне казалось, что артистки должны быть не от мира сего, такие театрализованные, такие странные…
— Как Рената Литвинова, например?
– Да. Поэтому долгое время я комплексовала, что я такая простая, понятная, нет во мне никаких сложностей, подводных течений. Мне казалось, что я не такая, какой должна быть настоящая актриса. И тут я увидела Татьяну Кравченко. Это совершенно другой тип артистки, это сама природа, сама жизнь. И она была настолько убедительна, настолько заразительна и безыскусна, что это уже было искусство. Когда она выходила на сцену – было что-то невероятное. И я поняла, что напрасно трачу так много времени, можно расслабиться и быть собой. Ну, вот я такая! Мне все равно туда не дотянуться, потому что это буду уже не я! Просто принять себя – самое сложное. Собственно говоря, это она мне подсказала и с антрепризами, и со всем остальным.
Был момент, когда Марк Анатольевич запретил мне играть на стороне. Я подумала, что он мой учитель, и я не могу ослушаться. Таня – человек прямой, и был момент, когда она мне сказала: «Даже не думай. Ты должна играть везде, где тебя зовут». И я стала понемножку играть на стороне, и сейчас, спустя время, уверена, что это было правильное решение. Потому что если бы я ждала ролей в своем театре, то могла бы и не дождаться. Артист должен играть, репетировать, все время двигаться вперед. И в том, что ты играешь много разного, да еще на разных площадках, тоже есть свой плюс. Теперь, когда я приезжаю куда-то, мне не нужно специально устраивать репетиции, достаточно только заглянуть в зал — я все вижу по его кубатуре. К Марку Анатольевичу я ничего, кроме благоговения, не испытываю. У меня никогда не было претензий, что в театре я могла бы играть больше.
— Большинство спектаклей Захарова ставилось на одних и тех же артистов…
– Да, потому что это команда, и он знал, на что она способна. Это проще, чем начинать с кем-то новым. Но я нашла свой выход — ему некогда мной заниматься, он мне ничего не должен. И это очень правильная позиция, я даже детям своим говорю: «Вы должны понять, что вам никто ничего не должен. Если вы будете чего-то ждать, всегда будете страдать, потому что ничего не дождетесь или дождетесь случайно. Вы должны делать что-то сами, и тогда придет то, что вы ждете. Потому что иначе оно может не совпасть, и вы будете чувствовать себя обманутыми, у вас будут претензии к жизни». У меня таких претензий нет, потому что я почти ни от чего не отказывалась. Я иду, потому что я так привыкла.
— Потому что это работа?
– Нет, не поэтому. Я никогда не отказываюсь от ролей: если мне их присылают, значит, господь так распорядился, потому что это кому-нибудь нужно. Бывает ведь и так, что ты хочешь, а он тебе не дает, и ты страдаешь.
— Тем не менее, существует ли какая-то роль, которую вы ни за что не согласились бы играть?
— Сейчас все чаще думаю, как это может отозваться с точки зрения морали. Ведь артист должен искать в любой роли, которую играет, разные краски, должен оправдать свой персонаж. Я думаю, что отказалась бы от роли какой-нибудь нацистской преступницы. Зачем ее оправдывать? Когда у тебя растут дети, невольно начинаешь задумываться: а так ли нужна тебе эта роль, ведь они будут смотреть, и неизвестно, как это может отразиться на их мировосприятии.
«Дети действительно очень смиряют жизнь»
— У вас четверо детей, это большая редкость для актрисы, и актрисы успешной. Как вы считаете, главное в семье – взаимоотношения мужа и жены? Или мы все же живем для детей?
– Вообще-то я считаю, что муж с женой должны жить друг для друга, это по-христиански. А дети, как сказал батюшка, нам даны для смирения. И они действительно очень смиряют жизнь. Ну, у меня так точно. Когда имеешь детей, глупо считать себя звездой.
— А они вас звездой считают?
– Нет, но они считают меня хорошей артисткой. Старший сын, он у меня учится на первом курсе в Щукинском училище, как-то приходит и говорит: «Как здорово ты этот момент сделала!» Я даже не могу понять, как он это увидел. А еще раз он сказал, что мне очень идет сцена. Было приятно.
— Вы добрая мама?
— Когда муж начинает детей ругать, я их защищаю. Что, наверное, неправильно, мы должны быть заодно. А дети ведь манипуляторы ужасные, и знают, как, когда и чем можно воспользоваться.
— Дети дружат между собой? В одном из интервью вы говорили, что ваш первенец Савелий считает, что его счастливое детство закончилось с рождением сестры.
— Да, было такое. Но прошло время, и у него уже другие взгляды. У нас в семье четверо детей, и я знаю, кто с кем периодически дружит. Сначала одна коалиция, потом другая, потом они реализуют перекрестные пары – изменения происходят все время.
— Они разные по характеру?
– Ой, все разные. Два маленьких похоже внешне, а по характеру все разные.
— А Агафья — девочка-девочка?
– Да. Лет в 11 было непросто, я вообще не знала, как с ней быть. Агаша просыпалась, и мы в тревоге замирали: как у нее настроение? Сейчас ей 15, и она, конечно, меняется. Вот совсем недавно мне сказала: «Я тебя люблю, мама!» – и я практически зарыдала. Господи, дочка сказала, что она меня любит!
— Сыновья более ласковые?
— Сейчас у нас уже все ласковые. Мы любим целоваться-обниматься. А вообще, когда у тебя есть дети, понимаешь, что материнство – это и радость, и боль постоянная. Ты всегда страдаешь со своими детьми, не знаю, как можно по-другому, я всегда это испытываю. К сожалению, наше с ними биологическое время не совпадает. Мы встречаемся на разных отрезках пути: когда мои дети будут в расцвете сил, я буду уже немощной. В этом трагедия жизни.
«Я – очень романтичная, нежная и трепетная»
— А что бы хотелось сыграть? Когда-то вы мечтали о роли Анны Карениной…
– Ну, Каренину я уже не сыграю, хотя Толстого очень люблю. Я бы хотела сыграть Катарину из «Укрощения строптивой» Шекспира. Но больше всего я бы хотела, чтобы все было хорошо и все были здоровы. И чтобы работа была, и в кино тоже.
— В театре у вас серьезные драматические роли, как вы считаете, почему вам не предлагают таких в кино?
– Я думаю, потому что в кино для таких серьезных ролей я лицом не вышла. Мне так кажется. Кино – это искусство, в первую очередь, визуальное. Там нужен типаж, который сразу берет. Мне бы очень хотелось сниматься, но на драматические роли меня даже не приглашают. Это вопрос режиссеров – они не видят или не хотят видеть меня в драматических ролях, я не знаю почему. И мне от этого немного горестно.
— До сих пор волнуетесь перед каждым спектаклем?
– Волнуюсь, конечно. Премьеры вообще терпеть не могу, потому что волнение такое, что не ты владеешь ситуацией, а она владеет тобой. Пришли зрители, ты пытаешься с ними как бы соотнестись, слышишь свой голос противный – это все ужасно. А уже примерно на четвертый спектакль после премьеры я уже человек. Я всегда слушаю зрителя, он мне важен. Люблю прийти за 5 минут до начала, сесть за кулисами и слушать, как идет спектакль, что происходит со зрителем и с моими товарищами. В «Ленком» я прихожу за 45 минут, таковы правила, а в антрепризах – за 5. Я себя не оправдываю, это не очень хорошо для артиста, но для себя знаю, что мне этих пяти минут хватит. Моя подготовка в другом, а не в том, что я пришла заранее, села и готовлюсь. У меня дети, я дома делаю «все в порядке» и потом спокойно еду на спектакль.
— Вы — романтичный человек?
— Очень. Я воспринимаю себя как героиню, очень нежную и трепетную. Но окружающие почему-то воспринимают меня по-другому. Я так воспитала своих партнеров, что они даже не считают нужным в поездках подносить мне чемоданы. Видимо, я произвожу впечатление, что не нуждаюсь в помощи. И это очень опасный момент, я теперь даже не знаю, как переломить ситуацию. А вообще, я люблю нуар, фильмы Хичкока, военную историю. До сих пор не понимаю, почему меня не сняли ни в одном военном кино? Люди живут стереотипами – это ни хорошо ни плохо, так есть на самом деле.
— Любите пробовать что-то новое?
— Да, в работе, в творчестве. А в обычной жизни предпочитаю проверенное опытом. Если съезжу на отдых в какое-то место, и оно мне понравится – в следующий раз поеду только туда. Всегда иду по проторенной дорожке. Есть люди, которым я доверяю, зачем мне искать новых? И в работе никогда не буду просить, чтобы меня сняли или посмотрели. Никогда этого не делала и не смогу сделать, у меня стоит какой-то внутренний барьер. Я не считаю, что это унижение, многие так и делают, но просто не буду за это себя любить. Это, наверное, неправильно, но я такая, какая есть. Мне интересно двигаться вперед по жизни и проживать ее со всеми ее трудностями. Хотя, конечно, лучше, когда их нет. Но если они приходят, то для душеспасения. Мне очень помогает храм, потому что если есть вера, миропорядок устраивается совсем по-другому и в жизни, и в работе, и в семье.
Светлана Юрьева, mospravda.ru
