Нынешний 2019 — год двух юбилеев: 185-летия со дня рождения Менделеева и 150-летия открытия им таблицы периодических элементов.
Менделеев был 17-м(!) ребенком в семье директора Тобольской гимназии и училищ Тобольского же округа. Поначалу Дмитрий учился неважно, особенно трудно ему давались немецкий и латынь – отцу его, добрейшему Ивану Павловичу, даже приходилось делать за сына домашние задания.
Мозг будущего ученого словно дремал, медленно наливаясь живительной силой. Окончив гимназию, Менделеев поступил на отделение естественных наук физико-математического факультета Главного педагогического института Санкт-Петербурга. Поначалу его ждало разочарование – по всем предметам, кроме математики, он имел неудовлетворительные оценки. Студенту вполне могли указать на дверь, если бы все чудесным образом не изменилось.
Выражение «взяться за ум» подходило к Менделееву как нельзя лучше. Его способности – чудо, перст судьбы, явление свыше? – стали неуклонно расцветать, как розы под руками заботливого садовника. Огорчения в учебе и радости в ней же разделило всего несколько лет. В итоге Менделеев вышел из института с золотой медалью.
Дмитрий Иванович мог и не дожить до своих великих открытий и связанных с ними мировой славы, ибо в молодости тяжко болел. Как-то, находясь в петербургской клинике, он услышал, как доктор, думая, что молодой человек спит, молвил: «Ну, этот уже не поднимется». К счастью, эскулап ошибся.
Словесный портрет Менделеева, написанный художником Яковом Минченковым, выглядит так: «Разговор вел простой. Большая, умная медвежья голова, длинные нечесаные волосы и задумчивые, иногда мечтательные глаза. Излагая новую теорию или мгновенно родившуюся мысль, Менделеев вперял в пространство глаза и точно пророчествовал. Крутил толстейшие папиросы и подымал густой столб табачного дыма, среди которого казался каким-то магом, чародеем, алхимиком, умеющим превращать медь в золото и добывать жизненный эликсир…»
Этот высокий бородач появлялся на публике, словно увенчанный лаврами артист. И его появление обещало спектакль – не менее захватывающий, чем театральный. И овации выдающемуся ученому выпадали не менее горячие, чем те, что адресовались блистательному лицедею. «Из маленькой двери, ведущей из препаровочной на кафедру, появляется могучая, сутуловатая слегка фигура Дмитрия Ивановича, – свидетельствовал современник. – Он кланяется аудитории, рукоплескания трещат еще сильней. Он машет рукой, давая знак к тишине, и говорит: «Ну, к чему хлопать? Только ладоши отобьете». Вот, наконец, наступает тишина, и аудитория вся замирает. Менделеев начинает говорить».
Ходит легенда, что ученый увидел периодическую таблицу химических элементов во сне. Да, это так, но прежде Дмитрий Иванович проделал огромную работу, и проблема должна была вот-вот решиться. «В течение нескольких недель я спал урывками, пытаясь найти тот магический принцип, который сразу привел бы в порядок всю груду накопленного за 15 лет материала. И вот в одно прекрасное утро, проведя бессонную ночь и отчаявшись найти решение, я, не раздеваясь, прилег на диван в кабинете и заснул. И во сне мне совершенно явственно представилась таблица. Я тут же проснулся и набросал увиденную во сне таблицу на первом же подвернувшемся под руку клочке бумаги».
Не стоит думать, что Менделеев слыл узким специалистом. «Он был непревзойденным химиком, первоклассным физиком, плодотворным исследователем в области метеорологии, гидродинамики, геологии, отделах химической технологии, глубоким знатоком промышленности, оригинальным мыслителем в области народного хозяйства…» Эта характеристика принадлежит известному химику Льву Чугаеву. По мнению Чугаева, Дмитрий Иванович обладал «государственным умом» и было жаль, что он не стал государственным человеком. Действительно, заманчиво было видеть его на посту министра или на какой-то иной высокой должности. Чугаев считал, что Менделеев видел «будущее гораздо лучше представителей официальной власти».
Но вряд ли Менделеев-государственник принес бы больше пользы, чем Менделеев-ученый. Да и скис бы, верно, этот подвижный, энергичный человек, корпя над подсчетами и отчетами. Скольких изобретений мы бы недосчитались, сколько сложных задач остались бы нерешенными!
Формулы Менделеева знакомы нам со школы. Одни понимали их, другие слепо заучивали сухие формулировки учебника. Но никто тогда, в детскую пору, не понимал их монументального величия, не ощущал спрятанных за цифрами, буквами, математическими значками, терзаний и колебаний ученого, его бессонных ночей. Может, есть резон преподавателям знакомить мальчишек и девчонок не только с великими научными творениями, но и с личностями самих великих творцов? Рассказывать, как шли к своим открытиям, как достигали результата. Да и вообще, какими людьми они были. Ведь постигнув характер человека, интереснее, заманчивее проникнуть в суть замысла, понять его необходимость и логику.
…Когда Менделеева озаряла счастливая мысль, он начинал торопливо записывать, уже ни на кого не обращая внимания. А если кто-то пытался его отвлечь, лишь отмахивался: «А, погодите…» То хмурился, то улыбался, то вскидывал голову, вздымая копну волос. Какое-то бормотание, похожее на молитву или заклинания, доносилось из чащи раздвоенной, густой бороды.
Говорили, что у него тяжелый, беспокойный характер. Его даже прозвали львом, который рычит, когда к нему приближаются люди. Но те, кто знал Менделеева, его искренне любили, потому что доброты и мягкости было в душе этого человека с избытком. «Когда его что-нибудь расстраивало и внезапно огорчало, он обеими руками хватался за голову, и это действовало на очевидца сильнее, чем если бы он заплакал, – вспоминала племянница Менделеева, Надежда Капустина-Губкина. – Когда же он задумывался, то прикрывал глаза рукой, что было очень характерно… Одежде и так называемым приличиям в том, что надеть, он не придавал никакого значения во всю свою жизнь. В день обручения его старшего сына ему сказали, что надо непременно надеть фрак. «Коли фрак надо, наденем», – сказал он добродушно и надел фрак на серые домашние брюки».
Он быстро закипал, но столь же быстро отходил. Скажем, распекал студента – долго, беспощадно, но когда молодой человек, бледный, обиженный, собирался уйти, профессор с улыбкой останавливал его: «Куда же вы, батюшка? Сыграем же партию в шахматы!»
Кроме шахмат, Менделеев любил приключенческие книжки – особенно про индейцев. Однако читал и почитал серьезную литературу – Шекспира, Шиллера, Гете, Байрона, Жуковского, Пушкина.
К своему зятю – известному поэту Александру Блоку, женатому на его дочери Любе, относился с двойственным чувством: “Cразу виден талант, но непонятно, что хочет сказать”».
Блок восторгался Менделеевым и даже замечал в нем мистические черты: «Не укрывается от него ничего. Его знание самое полное. Оно происходит от гениальности, у простых людей такого не бывает. При нем вовсе не страшно, но всегда неспокойно, это от того, что он все и про все знает, без рассказов, без намеков, даже не видя и не слыша».
Менделеев был таким же гигантом в науке, как Лев Толстой в литературе. Однако с Толстым же и спорил – правда, через сына писателя Сергея Львовича. Вот запись из его дневника: «Вчера я был у Менделеева. Он только что прочел «О жизни» (книга Толстого. – В.Б.). «Ваш отец, – говорил он, – воюет с газетчиками и сам становится с ними на одну доску. Он духа науки не понимает, того духа, которого в книжках не вычитаешь, а который состоит в том, что разум человеческий всего должен касаться; нет области, в которую ему запрещено было бы вторгаться…» Из другой записи Сергея Толстого следовало, что «Менделеев жалел, что мой отец пишет против науки. Я сказал, что отец восстает не против науки, а против привилегированного положения ученых. Менделеев с этим не согласился и говорил: “Нет, он пишет против науки…”»
Естественно, Дмитрий Иванович всегда был занят сверх меры. И, конечно же, был безумно популярен. Даже у тех, которые ни бельмеса не смыслили в науке. Имею в виду и журналистов, стряпавших статьи о кражах, убийствах, эпидемиях, любовниках и любовницах знати, купеческих и прочих забавах и всякой ерунде. В поисках сенсаций резвые репортеры норовили проникнуть в жилище известных ученых. Однажды некий господин из «Петербургского листка» заглянул в дом Дмитрия Ивановича. Ту встречу не без юмора описала Ольга Озаровская, ученица и помощница Менделеева.
«Едва репортер представился, Менделеев нетерпеливо попросил:
— Скорей, только скорей! Мы заняты: видите, письмо пишем! (Он готовил послание испанскому ученому.) Ну-с, что угодно?
– Позвольте вас спросить, какого вы мнения о радии?
– О-о-о?! О, господи!
Дмитрий Иванович склонился весь налево вниз и долго стонал, вздыхал и тряс головой: «О, господи!» Потом он повернулся к гостю и на высоких нотах жалобы заговорил:
– Да как же я с вами разговаривать-то буду? Ведь вы, чай, ни черта не понимаете? Ну как же я с вами о радии говорить буду? Ну-с, вот вам моя статья, коли поймете, так и слава богу… Ну-с, все? Что еще? Только скорей. Время-то, время идет!
– Как вам пришла в голову, Дмитрий Иванович, ваша периодическая система?
– О-о! Господи!
Те же стоны, потрясанье головой, вздохи и смех: к-х, к-х к-х. И, наконец, решительное:
– Да ведь не так, как у вас, батенька! Не пятак за строчку. Не так, как вы! Я над ней, может быть, двадцать лет думал, а вы думаете – сел и вдруг пятак за строчку, пятак за строчку – готово! Не так-с! Ну-с, все? У меня времени нет. Заняты, письмо пишем…
– Какое письмо?
– О-о-о?!
Дмитрий Иванович замер, набирая воздух в легкие. Наступила могильная тишина, и вдруг Дмитрий Иванович во всю мочь крикнул:
– Любовное!!!»
На другой день в «Петербургском листке» появилось большое интервью Менделеева. В нем Дмитрий Иванович предстал обаятельным и любезным собеседником. Отвечая на вопрос о радии, «он откинулся на спинку стула и начал…» Дальше шли кавычки и большая выдержка из статьи: «Химическое понимание мирового эфира». Потом – опять любезность с доверчивым сообщением, кому в настоящую минуту пишется письмо…
Дмитрий Иванович отозвался об авторе с благодушной улыбкой: «Неглупый оказался человек! Догадался, как поступить: по крайней мере, ничего не переврал».
Он был не только большим ученым, но и отчаянным смельчаком. Как-то решил полететь на воздушном шаре для наблюдения за полным солнечным затмением. Причем впервые в жизни!
Был серый, дождливый день. Шар, наполненный водородом, лениво качался на тросах. Ассистент Менделеева Тищенко теребил его за рукав: «Дмитрий Иванович, настоятельно прошу вас отказаться от полета, у аэростата нынче нет подъемной силы». Но Менделеев не внял предостережениям. Улыбнулся, успокаивающе похлопал по плечу ассистента: «Полно, не стоит вам, Вячеслав Евгеньевич, тревожиться». Перелез через борт корзины, бодро помахал рукой собравшейся толпе. Вскоре к нему присоединился пилот. Но огромный шар не желал взмывать к небесам… Тогда ученый буквально прогнал пилота, решив лететь в одиночку! Он сделал все профессионально – учел наставления специалиста, провел необходимые наблюдения и через несколько часов вернулся на землю.
За это время Дмитрий Иванович даже успел починить клапан, выпускающий воздух – для приземления. Шар, преодолев стокилометровую дистанцию, приземлился в районе деревни Спас-Угол между Калязином и Переславлем-Залесским. Ученый добрался до Клина и сел в поезд. В Москве его встретили журналисты, среди которых был и известный бытописатель Владимир Гиляровский…
Менделеев так оценивал свою деятельность: «Плоды моих трудов – прежде всего в научной известности, составляющей гордость – не одну мою личную, но и общую… Лучшее время жизни и её главную силу взяло преподавательство… Из тысяч моих учеников много теперь повсюду видных деятелей, профессоров, администраторов, и, встречая их, всегда слышал, что доброе в них семя полагал, а не простую отбывал повинность… Третья служба моя наименее видна, хотя заботила меня с юных лет по сих пор. Это служба по мере сил и возможности на пользу роста промышленности…»
Валерий Бурт, «Столетие»