«Остерегайся совершать необдуманные поступки, за которые тебе придется расплачиваться всю свою жизнь», – эта фраза принадлежит главному герою художественного фильма, на котором выросло не одно поколение. Роль в кинокартине «Адъютант его превосходительства» принесла невероятную популярность тогда еще молодому актеру Юрию Соломину.
Вскоре артиста полюбили и за другие главные роли в кино: ему выпала счастливая участь играть в фильмах, которые сразу становились известными, и создавать на экране образ мужественных, благородных героев. Причем, казалось, их облик не расходился с личностью самого Юрия Мефодьевича Соломина. И дело тут не только в том, что киногероя зачастую отождествляют с тем, кто его сыграл. На самых ответственных постах Юрий Мефодьевич Соломин всегда оставался верным тому, что он понял в жизни и искусстве, тому, что ему преподали учителя. Соломин – человек преемственности. Именно благодаря его позиции Малый театр сохраняет классический театр.
– Вы – много лет худрук государственного академического Малого театра, который считается хранителем традиции классического театра. Скажите, что вам стоит сегодня сохранить это направление в искусстве?
– Вы знаете, сейчас в каждой профессии очень трудно сохранять традиции почему-то. Традиция – это то, что передается от поколения к поколению. Нормально, что молодежь сейчас хочет новенького. Но не всё ведь мобильные телефоны решают, правда?
Традиция – не в гамбургерах. Причем это проверить очень просто. Отойдем на время от театра. Когда встречаешься с людьми, приехавшими из-за рубежа, и они хотят покушать, их интересует, знаете, что? Картошка с селедкой! Я всегда, когда встречаю людей из-за рубежа, веду их в маленький ресторанчик. У меня есть места, где уже знают, что я буду заказывать: «А есть у вас картошка? Селедочка? Квашеная капуста, огурцы?» Если б вы знали: всё съедают мои зарубежные гости. Ведь как вкусно! А борщ? Опять-таки, я знаю, где есть хороший борщ. Или уха. Наша уха – совсем не та, что недавно я ел в Италии. Я увидел ее в меню и говорю: «Хочу уху». И вот мне принесли – не то первое, не то второе, не то третье… Всё вместе. Там уха – совершенно другая, несравнима с нашей. Я уж не говорю о любимых мною пельменях…
– Вот сейчас мы записываем с вами интервью в Малом театре, в вашем кабинете. Рядом находится Большой театр. И даже он уже пошел по пути экспериментальных постановок. Хотя, казалось бы, уж он-то в первую очередь должен быть хранителем классического репертуара. Тот же иностранный турист, приезжая раньше в Москву, после посещения Красной площади и Кремля, после отведывания русской кухни шел в Большой театр – и всё сразу понимал о русском классическом искусстве. Недавно наткнулась в газете на статью: «Большой театр потонул в эротике». Это было сказано именно о новых направлениях, новых постановках. Как человек, который посвятил жизнь классической театральной школе, вы не боитесь, что русский театр сегодня вообще может исчезнуть – вместе с Достоевским, Чеховым, Островским, Гоголем, Булгаковым?
– Знаете, он никогда не исчезнет, пока в зрительном зале бьется хоть одно сердце. Понимаете, какая штука: когда я вижу некоторые постановки Чехова, мне становится обидно за это имя (или за имя Островского). Обидно, потому что эти авторы такого не писали. Если бы Чехов хотел изобразить Раневскую, скажем, наркоманкой, то, поскольку он был доктором, так бы и показал ее в пьесе. Раневская у Чехова пьет таблетки. Это совершенно не значит, что она наркоманка. У нее сын утонул. У нее была беда. А мне говорят, что она наркоманка. Да разве это интересно!
Чехов писал о совершенно другом, не о наркомании. Почему Чехова хорошо воспринимают везде – хоть в Африке, хоть в Европе? Везде Чехова знают. Почему? Он писал о взаимоотношениях между людьми. Всегда у него в пьесах есть любовный треугольник. У него во всех пьесах люди влюбляются, страдают и умирают. Так же и у Островского. Давайте возьмем Пушкина, Лермонтова, Толстого. Федя Протасов у Толстого в «Живом трупе» – не просто бомж, которого сейчас очень легко переделать в бомжа-маргинала. Протасов – человек из дворянского общества. Но почему это с ним произошло? Если вдуматься, то из-за того самого любовного треугольника! Есть люди слабые, есть люди сильные, мужественные.
Когда я смотрю «переиначенные» спектакли классических авторов, то думаю: за что так мордуют Шекспира, Мольера, Гольдони? Тогда уж не берите их произведения! Если вы хотите сделать шоу на заданную тему – напишите свое, новое. Оставьте в покое классиков!
– Юрий Мефодьевич, а может быть, такая вольная трактовка классики связана с временами перемен? Сколько всего произошло за последние 20–30 лет… Может быть, это, как пена, пройдет?
– Не надо эту пену взбалтывать! Вообще в классике все сказано о сегодняшнем дне. Только совершенно другими словами. Вот «Ревизор»: там многие цитаты словно вчера написаны! Например, попечитель богоугодных заведений на вопрос городничего «Как у вас там с лекарствами?» отвечает: «Дорогих лекарств мы не употребляем: простой человек если выживает, то и так выживет, если умрет, то и так умрет». Или у Островского: «Мы куда-то идем, нас куда-то ведут. Но никто не знает, куда нас ведут, куда мы идем. И вообще чем это кончится». Зритель всегда все поймет!
– Вы в свое время государственную премию получили за роль Фамусова.
– Да. Слава богу, есть еще театры, в которые зритель ходит с детства, в которые ходят семьями, родителям перед детьми не стыдно. Потому что не все можно смотреть ребенку. Покупают билет на классику, а там показывают неизвестно что! И вообще русский театр – это театр чувств, понимаете?! Поэтому и возникла у нас система Станиславского. Удивлять надо тем, что заложено в человеке. И тогда у зрителя будет потрясение!
– Юрий Мефодьевич, у вас в кабинете очень много икон, вот висит икона Георгия Победоносца. Это ваш, видимо, небесный покровитель. Вам их дарят?
– Все иконы дарственные, они все освященные. Когда-то мы были в очень большой дружбе с владыкой Питиримом. Вон там фотографии, видите? Долго мы общались. Однажды был я у него дома лет 20–25 назад. «Читаю Библию – ничего понять не могу», – делюсь с ним. Он отвечает: «Ты сразу и не поймешь. Это история. Надо историю знать сначала». Он повел меня в кабинет и подарил мне Библию, маленькую, тоненькую, с картинками, «Детская Библия» называется. «Вот, – говорит, – почитай!» Внучка у нас как раз родилась. «Почитай, а потом поймешь».
– Охраняя русскую классику, вы охраняете, бережете и русскую словесность.
– Русский язык – свободный, широкий, небыстрый. Правда, сейчас стали дикторы быстро говорить, чтобы уложиться в секунды. Неважно, понимают их или не понимают.
У нас в театре все говорят правильно. Почему? Потому что в течение четырех лет до того, как им прийти сюда работать, их учат говорить. У нас преподается речь, художественное слово. Причем преподают хорошие мастера.
Малый театр был создан императрицей Елизаветой Петровной в 1756 году. В его основании имена от Фонвизина, Державина, Пушкина, Лермонтова до Гоголя, Островского, Тургенева, Достоевского, Чехова, всех Толстых. Кого-то я, может быть, пропустил. Посмотрите: сразу десять имен возникают, и это всё любимые авторы во всем мире! А русскими любимы Шекспир, Гольдони, другие авторы. Этот обмен и создает современный театр. Я отношусь к тем людям, которые бы хотели, чтобы цвели все цветы. И не надо убирать даже сорняк. Почему? Это же тоже жизнь! Он тоже что-то делает. В конце концов, его коровы едят. А когда говорят: то не надо, это не современно… Кто мне скажет, что такое «современно»?
– Вы всю свою жизнь посвятили тому, чтобы воспитывать в людях нравственного человека. А сейчас время нравственного человека раскачивает. И, наверное, людям вашего поколения очень больно за этим наблюдать.
– Вот два портрета на стене: это моя учительница Вера Николаевна Пашенная, а это ее учитель – Александр Павлович Ленский. Он был великим, может быть – даже первым педагогом театральным. И по истории театра он одним из первых организовал утренние спектакли для детей. Вот она передавала его систему нам. Вера Николаевна всегда нам говорила: «Всегда думайте сами». Она гениально играла паузы и говорила: «Когда человек взрослеет, у него так много мыслей, которых он не может выразить в жизни, и так много чувств, которые он хочет выразить, но язык не поворачивается. Вот это и называется паузы».
Сейчас молодые ребята после всяких школ и экспериментов над образованием приходят в театр, и мы начинаем с ними заново учить русский язык и литературу. Год теряем на этом. Они не знают литературы, могут спросить: «А чье произведение «Медный всадник»? Кто написал?» От этого можно с ума сойти, и мы их заставляем читать литературу. Не только ту пьесу прочитать, где ты занят, а вообще углубиться в тот мир, о котором написал конкретный автор. И тогда у человека появляются размышления. Но нужно на это потратить несколько лет. Кому-то бог дает, может быть, сразу, а кому-то – это 80 процентов примерно из 100 – надо это освоить. Точно так же в спорте: сразу ты ничего не сделаешь, чемпионом не станешь, надо освоить много чего.
Я не могу забыть школу в Чите, в которой я учился, педагогов, которые меня учили. Я помню первую свою учительницу Наталию Павловну. Хотя учила она нас всего четыре года, но потом десять лет следила за своими учениками. И когда в 1959 году я снялся в «Бессонной ночи», своем первом фильме, она написала мне письмо, где сделала замечание. И потом после каждого фильма она мне писала, о каждом фильме рецензию небольшую выдавала, и не всегда положительную! Ее давно нет, а я до сих пор дома храню ее письма. В старших классах химичка была у нас классным руководителем и завучем, очень строгая Елизавета Иванова. Я тоже ее помню.
Роман Васильевич Мочалов был преподавателем физики. Я во время войны начал учиться в школе. И вот он пришел к нам после войны, контуженный, с незаконченным высшим образованием, преподавал физику. Я теперь понимаю, что это был очень талантливый человек. Он, будучи очень энергичным, соединил два класса вместе (ему разрешили), и мы что-то паяли, делали схемы какие-то… Две доски стояли, кафедра у него была. Физика шла у нас два урока, и он всех пробирал до двоек, ставил огромное количество всегда. Но как он заманивал нас? Он учился играть на трофейном аккордеоне. И вот он однажды пришел и сказал: «Ребята, я видел сон». – «Ой, Роман Васильевич, расскажите!» – «Но вы мне не поверите». – «Поверим-поверим!» Нам лишь бы время потянуть, чтобы быстрей урок прошел. Он говорит: «Я видел сон, как будто мы организовали хор (а тогда у нас была мужская школа)… Хор в 100 человек стоит, а позади Днепрогэс, какие-то огни, вода бежит и все крутится».
А потом на смотр художественной самодеятельности в Чите между школами (тогда все школы соревновались между собой) пришел весь город и все родители. И когда появлялся хор: открывался занавес, и стояло действительно 100 человек (все, кто изучал физику, все пели – неважно, есть у тебя слух или нет) – это потрясало. А он, учитель физики, стоял и играл на аккордеоне. Это потрясающе, понимаете. Я все думаю: где-нибудь бы в кино снять эту картину из детства.
Я думаю, все, кто вырос, моего возраста, будут говорить то же самое, с разными примерами, но в принципе то же самое, что я вам говорю.
Потому что воспитывали. Воспитание было в школах. Я считаю, что правильно в песнях пели: «Молодым везде у нас дорога, старикам – везде у нас почет». Да, нас берегли, и в школе берегли. Я помню, в первом классе (а это был 1943 год, война) подкармливали.
– Вы имеете отношение к созданию православной энциклопедии, к Фонду Покровского собора на Красной площади.
– Имел. Уже давно не имею.
– А чем занимался этот фонд?
– Сохранением Покровского собора. Дело в том, что каждый год здание храма Василия Блаженного на Красной площади сдвигается хотя бы на сантиметр. И тогда, когда я входил в фонд, была возможность это прекратить. Но я не знаю, что сейчас в фонде происходит. Даже звуки действуют на такие уникальные сооружения, как собор, понимаете? Поэтому я с тревогой смотрю сейчас на все эти концерты на Красной площади. Во-первых, для чего и почему там? А во-вторых, они наносят вред собору! И никто меня не переубедит, что это не так.
– Вы человек необычайной популярности. Тем не менее, всю жизнь прожили в одном браке. Не могли бы вы поделиться своим секретом семейного счастья, дать совет?
– Не фотографироваться в глянцевых журналах! Я мог бы назвать с десяток актеров и актрис, которые никогда не говорят о своей семье.
– Почему?
– Это не имеет никакого отношения к нашей профессии.
– А если просто как человек, умудренный жизненным опытом, какие бы вы дали рекомендации для сохранения семьи? Сегодня, кажется, всё делается, чтобы ее разрушить. Очень много искушений, соблазнов.
– Пытаться сохранять семью – несмотря ни на что. Мы же выиграли войну, и не одну. Как-то выскакивали.
– Ваш капитан Кольцов говорил когда-то: «Остерегайтесь делать необдуманные поступки, за которые тебе придется расплачиваться всю жизнь». В вашей жизни много ли было таких необдуманных поступков?
– Если быть честным, наверное, без глупостей не обошлось.
– У вас холодный ум?
– Нет, я не холодный человек. Хотя научился продумывать важные вещи. Сам решать: «да» или «нет». А все остальное – от лукавого.
Елена Козенкова, http://pravoslavie.ru