Константин Хабенский играет как в театре, так и в кино, а еще является художественным руководителем МХТ имени Чехова и имеет собственный благотворительный фонд для детей с опухолями головного и спинного мозга. Он рассказал, как ему удается совмещать все эти ипостаси.
«Для меня театр – это прекрасное хобби»
— Константин Юрьевич, с тех пор, как вы руководите Художественным театром, вы за два года 14 съемочных дней всего себе позволили. Почему сделали выбор в пользу театра?
— Произошли некоторые изменения в моей жизни, доверили руководство Московским художественным театром, надо было делать выбор: либо пытаться везде успеть, что, в принципе, отразилось бы, наверное, на качестве, либо заняться основным делом. И я принял решение, что большую часть времени буду посвящать вопросам Художественного театра, это не только связанные с постановками, со спектаклями, но и с технической подоплекой, со структурой театра, набирать команду, то есть, там много-много-много было вопросов, которые до сих пор в моей жизни передо мной не вставали. Поэтому мне нужно было в них разобраться, что-то понять, что-то делегировать команде для того, чтобы все это заработало. И, наверное, наберусь наглости и скажу, что команда собрана, и я могу позволить себе уже больше времени посвящать кинематографу.
— То есть, это не тот случай, когда одно исключает другое?
— Театр для меня — было, есть и будет — это хобби, прекрасное хобби, которым я занимаюсь, мне нравится этим заниматься. Это далеко не место для зарабатывания денег, но я очень надеюсь, что те актеры, которые у нас лишены пока возможности сниматься в кино, имеют возможность прожить на ту зарплату, которую получают в театре, если работают.
— И все-таки, у нас чистых киноактеров почти нет. То есть, такое впечатление, что это такая особенность, что для наших актеров сцена, зал, живая публика и труппа, художественный руководитель — без всего этого и нет актера.
— Нет-нет, вы заблуждаетесь. Я вам скажу: у нас есть чистые киноактеры, и это по большому счету очень большой срез молодого поколения, которое хочет популярности. Это нормально, потому что это все-таки самый быстрый путь, помимо скандалов, которые можно раздуть вокруг своей персоны. Есть еще путь через кино, и не всегда он удачный, не всегда он складывается. Но многие, кого я знаю, говорят, что театр подождет, сейчас самое главное — это кино. Но слово здесь, наверное, главное — «подождет». Видимо, все-таки тот уклад, который со времен отцов-основателей, со времен немого кино был заложен, за основу ставит какой-то островок под названием театр, в котором, во-первых, можно посвящать время фантазии, это и есть репетиции, а потом есть возможность что-то исправить, — это уже спектакль. Если это хорошие спектакли, спектакль один на другой не похожи, они могут быть и провальными, могут быть мегауспешными, это дело живое, это зависит и от настроения актеров, это во многом зависит и от настроения зрителя, который пришел, от климатических условий. То есть, много составляющих, которые являются сегодняшним спектаклем, который идет именно сегодня вечером на сцене театра.
— Вам что самому ближе, где вы чувствуете себя ярче, сильнее?
— Вот я вам точно скажу, театр и кино — разные вещи.
— А если бы пришлось выбирать либо одно, либо другое?
— Я бы выбрал материал и компанию, наверное, в первую очередь я бы оттолкнулся от того материала, который мне предлагают. Было это в моей жизни, не было, интересно ли мне это. И компания обязательно — это и команда, которая снимает, и команда актерская, наверное, так. Поэтому вот такой выбор я бы сделал, если бы стоял такой вопрос.
Молодая команда одной крови
— Художественный руководитель театра всегда был и основным ставящим режиссером. А сейчас?
— Театр сейчас — это команда людей, которые собираются по интересу и по любви к делу.
— И в моменте, а не на десятилетие, как раньше это было принято.
— В спланированном моменте: раз — все будет, повтора не будет, это другая история. Спланированный момент — это мы собираемся, мы говорим: «Мы работаем? Мы работаем. Мы сколько работаем, год-два-три-пять-десять? Десять. Хорошо, поехали». Мы работаем, учитывая интересы на стороне, как кино, так и другие театральные постановки и так далее.
— А как же тогда лицо театра? Как мы десятилетиями считали, что у Московского художественного театра одно лицо, Театр Вахтангова, который вышел когда-то из МХТ, — другое. Потом другие режиссеры появились, другие школы, они имели лица. Сейчас у МХТ есть своё лицо?
— Ответ на первый вопрос. Я вам скажу следующее: не так много времени прошло, осенью 2024 — третий год, как я руковожу театром. Естественно, каждый год идет набор новых актеров, выпускников. И я стараюсь собирать молодую команду, молодых актеров одной крови театральной из театральных школ, которые мне нравятся.
— Это Школа-студия МХАТ в основном или неважно?
— Необязательно, но Школа-студия МХАТ, естественно, в первую очередь, больше внимания к ней. Во-первых, она ближе и можно зайти посмотреть, что они там делают. Но школу молодых актеров по крови я собираю.
— А словами можно хоть одну отличительную черту этой крови?
— Очень просто. Во-первых, люди талантливые. Во-вторых, люди, которые не боятся кидать себя в пробы различные. В-третьих, люди, которые действительно очень хотят работать по профессии. Я, наверное, сказал очень общие вещи.
Но здесь есть еще один нюанс, который я не буду вам объяснять словами, потому что это не объяснить, а расскажу ассоциативно. Очень много талантливых ребят приходит, показываются и так далее, но: «Почему же вы не взяли меня?» Я могу ответить очень просто. Вы знаете, я набираю, предположим, команду людей, которые играют в футбол, мне в этой команде не совсем нужны прекрасные спортсмены, которые блестяще играют в волейбол. Идите в тот театр, который пропагандирует игру в волейбол, там вас возьмут, а здесь играют в футбол.
— МХТ традиционно, если понимать его ауру, имеет мхатовскую паузу. Это стереотип, но он не на пустом месте возник.
— Что такое мхатовская пауза? Это способность актера держать зрителя без слов, без беготни, магнитить зрителя своим талантом и внутренним монологом. Это актер, который может держать зрителя, вот что такое мхатовская пауза, а не вымеренное до секунд определенное пространство тишины между одной репликой и другой. Я бы не рассматривал мхатовскую паузу как что-то такое придуманное только в Московском художественном, нет, это актеры, которые умеют держать зрителя.
Свой драматург театра
— Театр всегда, наверное, про сегодняшнее. И идет спор насчет переделок классики. Я понимаю, что «Чайку» не надо переделывать. Но кто-то называет переделкой, кто-то интерпретацией, кто-то версией, люди по этому поводу сильно спорят. Был спор по телевизору между Познером и Богомоловым. Вот он тоже, так сказать, не выдержал, что не увидел там того, что он себе представляет как читатель. А как зритель он увидел другое. Где вы здесь вот в этом, что вы можете себе позволить?
— Константин Юрьевич Богомолов — это человек пишущий, талантливый, и он в свое время пошел по пути Мольера, который, в принципе, так и создавал свой театр — переписывал какие-то древние пьесы на сегодняшний лад и тем самым будоражил публику. Талантливо, естественно, это делал, но это был, скажем так, актуальный театр сегодняшнего времени с узнаваемыми сегодняшними политическими или бизнесовыми, или еще какими-то персонажами. У меня на это не хватает таланта, чтобы переписывать, дописывать и фантазировать на эти темы, я стараюсь разбираться в классическом материале, который мне предоставляется и в котором я нахожу, как мне кажется, сегодняшнее звучание, вот и все. Поэтому человек, который боготворит пьесы Чехова, узнает текст. Может быть, он увидит, что это адресовано кому-то другому, нежели от персонажа к персонажу, может быть, он увидит какие-то исповеди напрямую со зрителем, это называется интерактив, может быть, он увидит, если он хорошо знает пьесу «Чайка» и знает, что там всего четыре действия, может быть, он увидит еще и пятое действие, которое мы сочиним, но оно будет визуальное и будет нас перекидывать в следующее пьесы Антона Павловича Чехова. Вот такие вещи мы себе позволяем, может быть, местами довольно яркие по проявлениям, это, возможно, немножко шокирует чехолюбов, но мне кажется, все имеет право на существование. Поэтому я разбираюсь в классическом тексте, который мне предоставлен.
— Чехов и Горький, потом Арбузов, Горин и Арканов ставили в «Ленкоме», Вампилов — во МХАТе. А что сейчас?
— Естественно, эпоха перековки писателей в драматургов происходила непосредственно при содействии отцов-основателей Московского художественного театра, естественно, Чехов, Горький и Булгаков всех собирали сюда для эксперимента. Это был эксперимент, и это нормальная ситуация, когда в театре есть драматург. Сказать, что сегодня в Художественном театре есть свой драматург, я не могу, потому что мы только-только начинаем.
Есть Дмитрий Данилов, драматург современный, который пишет, пьеса «Стоики» была написана специально для Художественного театра, она идет на Малой сцене. Мы с Димой договорились, что он будет писать еще. Это все начало захода драматургии разного веса, но талантливой драматургии в Художественный театр, этим нужно дорожить. Поэтому я не говорю, что у нас сейчас есть, нет, мы в поиске, мы открыты. Приходится много читать всякой дребедени, не скрою, на это тратить свое время, но, когда находится талантливый человек, естественно, мы цепляемся за него.
Об онкологическом фонде Хабенского
— О вашей работе в фонде. Прекрасный документальный фильм, этому посвященный, называется «Как я стал ребенком». Он, собственно, не про вас, он про ваш фонд — про людей, которые там работают, и как там все происходило. Если посмотреть этот фильм, непонятно даже, почему вы вообще еще можете быть актером. Потому что это такое огромное, великое дело.
— Почему я вообще еще продолжаю заниматься творчеством? Потому что у меня прекрасная команда, которая дает мне возможность заниматься моей профессией. Более того, я скажу — чем честнее, точнее и фантазийнее я буду заниматься тем делом, диплом по которому я имею, тем, возможно, больше результатов это даст для благотворительного фонда. Наш фонд 17-й год помогает детям и молодым взрослым с опухолями головного и спинного мозга. Мы начали совсем маленькой командой, я и одна моя помощница. В 2013 году меня познакомили с Аленой Мешковой и с ее небольшой командой, четыре-пять человек. Алена начала структурный подход к работе фонда. Зачастую я не верил, что это может работать, но это заработало. Мы стали помогать не только адресно, не только, скажем так, уже по факту болезни, мы стали опережать болезнь, мы стали работать в разных направлениях, знать и не бояться. Это для того, чтобы родители понимали, что это все излечимо, и чтобы родители, врачи улавливали первые симптомы, чтобы не затягивать, чтобы сразу же обращаться, эта борьба с канцерофобией, потому что у нас слово «рак» — это все, приговор и так далее. Мы стали поднимать уровень профессиональный врачей, которые занимаются онкологией. То есть, благодаря нам даже есть некоторые регионы, в которые мы вывозили врачей, с которыми мы работаем, которые являются попечителями фонда, мне писали из регионов, что там действительно заработали по-другому врачи. Это все история работы фонда, эта история работы с законодательной властью, когда сообщество благотворительных фондов планомерно, спокойно работают с законодательной базой, чтобы подсказать, как проще, как правильнее, как точнее составить те или иные законы.
— Вы уже много лет этим занимаетесь. Цена вопроса излечения тех диагнозов, с которыми работает ваш фонд, не падает? Она все такая же, она все так же остается недоступной для людей, у которых нет больших денег?
— Нет, вы немного заблуждаетесь, есть квоты государственные. Говорить о том, что фонд тот или иной заменяет государство, это глупо. Тот или иной фонд имеет возможность быть более подвижным, быстрее реагировать на какие-то запросы, но вместе с государством. Есть квоты, которые выделены на лечение тех или иных болезней.
— И они всегда доступны, их всегда хватает?
— Я вам скажу очень просто: их иногда не хватает в конце года. Бывает такое, что их не хватает по разным причинам, год на год не приходится, но бывает, что их не хватает. Тут подключается фонд — разумеется, у фонда есть запасы. Фонд уже изучил проблематику работы, предположим, в нашем направлении, и мы готовы. Мы готовы поддержать, мы готовы помочь, мы готовы вместе с государственными медицинскими учреждениями сделать так, чтобы было эффективнее. Предположим, это огромные закупки современного медицинского оборудования, и КПД взлетает в тысячи раз на новом оборудовании, которое позволяет за пять минут решить и увидеть ту проблему, которую иногда решали неделями, бывает и такое. Это важная вещь, но это совместно с медицинскими государственными учреждениями, которые имеют большой ресурс, и мы помогаем. Помогаем мы, естественно, спрашивая, что вам надо. Они либо говорят, что у нас все есть, либо говорят, нам нужно то-то, поможете? Мы помогаем.
— Вы в данном случае логистику обеспечиваете, потому что эти дети зачастую не там, где им эта помощь может быть оказана.
— Логистику мы обеспечиваем, естественно, благодаря тем людям, которые неравнодушны в нашей стране. Люди присылают не только деньги. Люди присылают свои заявки из разных городов, они говорят: «У меня нет возможности помочь вам финансово. У меня есть машина, я могу привезти, увезти. У меня есть накопленные мили — поезда, самолеты, такси, я могу передать их в фонд». Мы принимаем любую помощь. Ее, во-первых, много не бывает. Либо человек говорит: «Я готов прийти клоуном, попрыгать где-то и так далее, это моя помощь». Мы говорим: «Хорошо». Фиксируем, звоним, говорим: «Сережа и Вася, вы готовы, у вас есть команда?» Побежали и делают. Сделать так, чтобы привести человека из региона в Москву или Питер, или в Екатеринбург, или в Казань, чтобы он там прошел часть лечения, да, это в наших силах. Но в наших силах сделать так, чтобы в тех крупных регионах и областях, откуда мы везем подопечного, существовал такой же медицинский центр, реабилитационный, предположим, чтобы ему не уезжать из родного дома, чтобы он в родном регионе проводил лечение. И мы этим тоже занимаемся. Вот, предположим, госпремия за благотворительность, которую я получил пару лет назад: все деньги, а там порядочная сумма, ушли сразу в дело, сразу в реабилитационные центры в областях. Вот и все.
— Я пару раз в Нью-Йорке был на мюзиклах, в обоих случаях спектакль заканчивался предложением публике внести что-то в какой-то благотворительный фонд.
— Вот мы сейчас будем играть спектакль «Поколение Маугли», это большой детский музыкальный благотворительный спектакль, в 2024 году спектаклю исполняется десять лет. Это спектакль, на который люди покупают билеты, приходят с детьми, и в конце спектакля они понимают, что стали соучастниками в хорошем смысле помощи подопечным фонда, который я представляю. Вот и все, что я хочу сказать по поводу, надо ли делать подобные вещи в драматическом театре. Надо, но это нужно делать аккуратно и в радость тем, кто приходит в зрительный зал. Что касается всех остальных площадок, это могут быть и рок-, и поп-площадки, и какие-то концертные вечера, я это делаю регулярно. Я прошу моих друзей регулярно, чтобы они, выступая на больших площадках, рассказывали о фонде и предлагали зрителям не проходить мимо проблем фонда и помочь. Люди мне верят, и я не могу какими-то некорректными, туманными действиями фонда подвести жертвователей, они безгранично верят мне, верят фонду, верят нашим друзьям, которые со сцены озвучивают и говорят: «Давайте поможем, я верю Константину, он делает хорошее дело». И отклик идет просто стотысячный, как вы понимаете.
Когда-то отцы-основатели запретили входить после третьего звонка, то есть, они придумать-то это придумали, когда придумывали структуру и политику театра, но решились на это спустя десять лет, только после того как театр заработал, что вызвало страшный негатив и проклятия в сторону Художественного театра. Но сейчас это норма для всех театров: после третьего звонка вход в зрительный зал запрещен или заходите на те места на балконе, где вам разрешат сесть. Я считаю, что благотворительный спектакль — «Поколение Маугли», который сейчас здесь живет, — это первый звоночек для других театров. Мне кажется, это вопрос самоуважения.
Илья Копелевич, Business FM