О романтичном Серебряном веке, женщине-поэте, женщинах-режиссерах и о мире, который стремительно меняется, размышляет актриса Нина Мещанинова.
– Нина Ивановна, спектакль «Марина! Какое счастье!», по мотивам дневников Марины Цветаевой и ее «Повести о Сонечке», – ваша первая режиссерская работа?
– Официально, да. Конечно, я уже выступала в роли второго режиссера, но данная работа – полностью моя. В ранней молодости я поставила спектакль по этому же произведению, однако, то был совершенно иной материал: моноспектакль, в котором я играла одновременно и Сонечку, и Марину. Так что спектакль «Марина! Какое счастье!» можно назвать ремейком, а, скорее, возвращением к материалу, который мне очень близок.
При этом я все острее ощущаю: осталось не так много времени, чтобы высказаться. Рождался спектакль очень тяжело. Долго я не могла найти актрис на главные женские роли, «соединить» графики актеров из разных театров и городов. Репетиционный процесс был сложным, долгим, а ведь мы – государственный театр, есть определенные сроки. Это очень давило на нервы. Потом началась пандемия… Но, знаете, я не хотела сдаваться! Этот спектакль показал мне две важные вещи: я могу быть режиссером и у меня есть характер. Хотя несколько раз все было на грани срыва. Бог помог.
– Марину Цветаеву очень любят как поэта, но часто осуждают как мать, как человека.
– Я негативно отношусь к таким вещам. Доминанта Цветаевой – ее гениальность. Она – гений, она столько всем нам дала любви, что мы уже сто лет живем ее стихами. В них тепло и красота, женственность, искренность, честность. Если в гениальном человеке есть этот полюс, то мы можем предполагать и другой. У каждого из нас есть скелет в шкафу, но Марина Ивановна свой «шкаф» всегда держала открытым. У нее было просто патологическое стремление быть предельно откровенной, рассказать о себе все – до «стыдности».
Я сужу человека по доминанте. Если она меня устраивает, я стараюсь оправдать его, будь он алкоголиком или гением. Он для меня человек, которого я люблю — за доминанту стремления к чему-то хорошему. Например, быть лучше! Но у него не получается. У Цветаевой не всегда получалось. Если бы я была адвокатом на суде, я бы ее оправдала. Не потому что она поступала хорошо. Нет, порой ужасно. Но я знаю, интуитивно чувствую, почему с Мариной Ивановной могло произойти то или иное событие, могла случиться та или иная беда. Когда я читаю в Интернете очередную статью, где умная женщина свысока начинает судить о жизни Цветаевой: что она сделала правильно, что неправильно… В этом есть такое самолюбование и высокомерие! Вообще, ни у кого из нас нет права судить других людей.
– В вашей биографии есть спектакль, посвященный другой незаурядной женщине – Марлен Дитрих. Ее образ тоже выбран неслучайно?
– Я с юных лет чувствовала, что у меня в природе есть «кусочек Марлен». Все то, что я не смогла высказать в молодости, нашло отражение в этом спектакле – «Марлен, рожденная для любви». Хотя он тоже рождался непросто. Но это уже совсем другая история.
– А какие еще женские персонажи вам близки, и чем они вас привлекают?
– Мне близки женские персонажи Теннесси Уильямса. Особенно Серафина из «Татуированной розы». Мне всегда был дорог этот образ: простая женщина, но какое большое сердце, какая высокая душа, как глубоко она умеет чувствовать. В молодости я просто зачитывалась пьесами Уильямса, моя любовь к этому человеку доходила до боли. Как он чувствовал женскую душу! Наверное, потому что он, болезненный с рождения ребенок, был воспитан женщинами и пронес через всю жизнь любовь и благодарность за эту заботу. У него столько гениально выписанных женских ролей!
– А как вы относитесь к практике, когда женщина-актриса воплощает на сцене мужской образ?
– Я ее не очень понимаю. Впрочем, в этом может быть современная «фишка». Очевидно, режиссеры приходят к выводу, что в нашем мире женщина имеет иную ценность, чем раньше. Она словно «становится» мужчиной. И ведь, правда, если выйти на улицу и послушать разговоры двадцатилетних ребят, даже подростков, что мы услышим? Молодые женщины, девушки в разговоре отчитывают мужчин. Они главные, они ведут. Раньше такого не было. Еще несколько десятилетий назад женщина оставалась другой – ведомой.
– Возможно, поэтому сейчас так много женщин-режиссеров?
– Да, сейчас очень много режиссеров-женщин. Тысячи! Если посмотреть, кто занимается с детьми в многочисленных студиях, то это все женщины. Кто-то из них одарен. Правда, я не уверена, что таких много. Впрочем, когда человек много работает, то волей-неволей к нему приходит опыт, с ним – профессионализм. А мужчин, действительно, мало. Куда все подевались? Хотя я заметила: если во время работы с молодыми мужчинами давить на них, очень много требовать, то рано или поздно в них исчезает эта инфантильность.
– Значит, дело в неправильном воспитании?
– Возможно. А, может быть, это словно таяние ледника. Какие-то изменения происходят в нашей человеческой природе. Почему сейчас арабский мир захватывает Европу? Потому что у них сильная молодая кровь, мощная энергетика, крепкие семьи, родовая сплоченность. Наш мир стремительно меняется.
– А вы любите Цветаеву, любите старинные романсы. Вы – человек Серебряного века?
– Мой учитель Лев Абрамович Додин однажды мне, совсем еще девочке, сказал: вы не из этого века. Наверное, он был прав. Впрочем, кто из нас не любит Серебряный век! Эта эпоха – красивая, высокая, трагическая – привлекает людей своим романтизмом и гармонией. За окном, согласитесь, не всегда симпатично. Идешь и слышишь постоянные ссоры, грубые слова. А сколько пустоты и глупости вокруг? Зато, когда я встречаю молодых актеров, в которых чувствуется зрелость, глубина и осознанное отношение к жизни, то для меня это большая радость, чудо.
Валерия Троицкая, «Санкт-Петербургские ведомости»