Американские наблюдения русского психиатра, поэта, издателя. На вопросы о своем дяде-разведчике Кононе Молодом, американской медицине и медстраховке, карательной психиатрии в СССР, городских гетто в США, а также о психболезнях ван Гога, Толстого и Гаршина отвечает Вадим Молодый.
Дядя-разведчик, про которого сняли фильм
– С вашим дядей Кононом Молодым, которого в фильме «Мертвый сезон» сыграл Донатас Банионис, вы даже в одной квартире много лет жили. Каким он вам запомнился?
– Это был очень обаятельный человек. Легко входил в контакт с людьми. Умел нравиться. Но при всем том, что очень многое он должен был скрывать, не мог говорить, был человек искренний. Конон был, слава богу, начисто лишен того, что сейчас принято называть политкорректностью. Это самое ужасное достижение XX века. Он любил хорошее застолье, хорошую выпивку, был гостеприимным человеком. Поддерживал отношения и с фронтовыми друзьями, и с теми, с кем когда-то учился. Хотя судьбы у всех складывались по-разному, но он продолжал дружить. Мы, конечно, ничего не знали. Считали, что Конон Трофимович работает во Вьетнаме по линии торговли. Когда его арестовали в Великобритании, слухи ходили. Впрямую о его разведывательной деятельности не говорилось, но можно было сделать соответствующие выводы. Когда же его обменяли, всё стало известно. Его предал один польский разведчик-перебежчик. У Баниониса при отсутствии внешнего формального сходства было много общего с дядей.
– Конон Молодый в 1932 году, в возрасте 11 лет, отправился жить к тете в США, чтобы там учиться, а в 1936, сказав, что соскучился по матери и сестре, вернулся в Москву…
– У родителей моей бабушки было много детей, которые рассеялись по всему миру. Сама она осталась в СССР. А вот ее сестра, Серафима Константиновна, оказалась в буржуазной Эстонии. Другая сестра, Татьяна Константиновна, балерина, ученица Клавдии Кульчицкой – педагога великой танцовщицы Анны Павловой, танцевала в свое время в Русском балете Дягилева, а затем руководила балетными школами в США и Франции. С 1958 года и до своей смерти в 1982 году она была директором и художественным руководителем «Балет дю арт» в Париже. В 1930-е годы вместе со своей старшей сестрой, Анастасией Константиновной, Татьяна Константиновна жила в американской Калифорнии и принимала самое деятельное участие в воспитании отправленного матерью в США Конона.
Анастасия Константиновна как раз и есть та самая американская тетушка, к которой Конон поехал. Трудилась массажисткой, работа неплохо оплачивалась, у нее была богатая клиентура, зарабатывала так, что могла по-человечески жить. Вот и взяла Конона на проживание, воспитание. Он не собирался эмигрировать. Ему предлагали там стипендию и обучение в университете, но он рвался в СССР к матери и сестре, которых любил, а потому, когда окончил школу, уехал в Москву.
Мы с ним общались в 1960–1970-е, когда я уже был взрослым. Он был патриотом, вне всякого сомнения. Никакого негативного отношения к Советскому Союзу у него не было. Совершенно точно. И, насколько я Конона знаю, работа разведчика привлекала его не тем, что хорошо оплачивалась. Он мог прекрасно зарабатывать, чем бы ни занимался. В Англии Конон стал преуспевающим бизнесменом. Даже получил звание рыцаря за вклад в развитие британской экономики и стал сэром.
– А это не результат того, что он пользовался деньгами, которые ему как агенту выделялись из советской казны?
– Нет. Он действительно заработал хорошие деньги на машинах, устройствах для игрового бизнеса. Какой-то толчок был, что-то ему давали изначально, но он получал медали на международных выставках. Понимаете, Конон Молодый был выдающимся дилетантом. Окончил обычную американскую школу и факультет внешней торговли МГИМО в Москве. Специального образования в какой-то области у него, в общем-то, не было. Но за что бы ни брался, всё делал хорошо. Когда после обмена вернулся в Москву, стал переводить с английского художественную литературу, получалось очень неплохо. Он знал китайский и в соавторстве с двумя китайцами написал учебник китайского языка. Человек, знающий китайский, говорил мне, что это один из лучших учебников.
Кстати, у меня никогда не было желания пойти по стопам дяди. Это все-таки надо иметь определенный склад характера. У меня взрослый сын, блестящий программист. Не потому, что мой сын, у него такая репутация в Силиконовой долине. Понять то, что он делает, я не могу. А он не может понять того, что мне кажется элементарным. Разный склад ума. Если бы я попытался делать то, что Конон, думаю, что меня бы разоблачили в течение нескольких часов.
– А его сын Трофим жил с вами?
– Конон женился, у него была приемная дочь, им дали квартиру. И Троша родился уже там.
– Насколько история, рассказанная в «Мертвом сезоне», повторяет то, что было в реальности?
– Весьма отдаленно, насколько мне известно. Однако урон стратегическому противнику Молодый нанес огромный. И этим очень гордился.
– Картина понравилась Конону?
– Да. Перед тем, как начинается сам фильм, звучит небольшая речь Рудольфа Абеля (Вильяма Фишера), который был совершенно замечательный, конечно, человек. Очень интересный, умный и, кстати, другой тип разведчика. Это будет, наверно, притянутое за уши сравнение, но я бы сказал так: если Абель академического плана разведчик, то Конон был разведчиком артистического плана. У них были хорошие отношения. Абели бывали у нас дома. Конон их любил. Масштаб Рудольфа Ивановича был такой, что те маленькие беседы, которые у нас с ним были, оставили в моей памяти заметный след. Ведь эти люди… избитое выражение, но они действительно работали за идею.
Лечение без медстраховки оплатит лишь миллионер
– А на что вы, вообще говоря, уповали, отправляясь в США?
– Было желание не столько переехать в Америку, сколько покинуть СССР. Раздражала идеология. И я много лет был в отказе. Я подал на эмиграцию в 1977 году. Если бы я в 1990-м не уехал, то, прожив в России еще лет пять, уже остался бы совсем. Не хочу хаять Америку, это замечательная страна, правда, увы, деградирующая на глазах благодаря годам правления либералов, клинтонов и обам. В отличие от многих эмигрантов, я никогда не считал, что там рай. США – богатая страна с высоким уровнем жизни, но очень жесткая. Если вы способны пробиться – вам там будет хорошо. В противном случае вы хоть и не умрете с голоду и без медпомощи, но достойной жизни у вас не будет.
Пример. У меня была хорошая медицинская страховка. Без нее такое же обслуживание может оплачивать разве что миллионер. Счета за короткий период могут достигать сотен тысяч долларов. Заболев, я по своей страховке попал в больницу. Лежал в одноместной палате, с душем, с огромным телевизором, ко мне приходили с меню, спрашивая, какой фреш из десяти я пожелаю, какие блюда. А в другой раз меня забрали по скорой помощи. Отвозит «Скорая помощь» независимо от страховки в ближайший госпиталь. А таковым был – для бедных. Обычные больницы в СССР были лучше.
Когда я возвращался в Россию, меня пугали, что в РФ якобы ужасная медицина. Я врач, надеюсь, достаточно грамотный, заявляю: в Москве (про другие российские города не скажу, просто не знаю) врачи общей практики в среднем лучше, чем в Штатах. Московская медицина уступает американской в основном в смысле условий и медикаментов. С хирургией в Москве я лично, слава богу, не сталкивался, но, судя по результатам хирургического лечения моих родственников и знакомых, дела обстоят нормально. Но некоторые вещи приводят в недоумение: согласитесь, что в наше время делать эндоскопические процедуры без адекватного обезболивания – настоящее варварство…
– Замечательную медстраховку кто может в Штатах получить?
– Если человек работает, обычно страховку предоставляет ему работодатель. Я работал в больших компаниях, которые медстраховки своим сотрудникам оплачивают. Американская мечта – быть себе хозяином, открыть свой бизнес, быть индивидуальным предпринимателем. Но в этом случае у вас страховка только та, что вы сами купите. Вот корпорации и привлекают соцпакетом. А страховка страховке рознь. Скажем, моя покрывала практически всё: лекарства, стационар, анестезию, хирургию. И обычный человек, не работающий в крупной компании, такой полис никогда в США не покупает. Берут «катастрофическую» страховку, которая покрывает только ургентные состояния, скажем, инфаркт. Тысяч десять заплатите вы, а остальное, притом что лечение может стоить сотни тысяч долларов, оплатит страховка. Но в случае хронического заболевания такой полис ничего не покроет.
– Бесплатная медицина в США есть?
– Да. Но вы должны доказать, что вы нищий. Тогда вас на улице умирать не оставят. Я жил все эти годы в Чикаго. Скажем, там есть госпиталь, в котором человек, прежде чем будет принят, сутки отсидит в очереди, там жуткие условия, но исключительно хорошие врачи. Как минимум, травматология там лучшая в городе, если не в стране. Туда каждый день привозят раненых, подстреленных или каких-то бедных людей, у которых тяжелые заболевания. Туда попадают выходцы из Африки с какими-то редкими тропическими болезнями. У меня была знакомая врач, окончившая в этом госпитале резидентуру. Больницы за нее дрались, хотя обычно у молодых врачей проблема найти хорошую работу, потому что в ее резюме значилось место, где она проходила резидентуру. Это так же, как с юридической школой Гарварда: после нее вы можете в любую фирму устроиться.
В США в моде церковь и психоаналитик
– Вы по профессии психотерапевт?
– Я психиатр, психоаналитик. Если говорить о принадлежности к каким-то школам, то юнгианец. Хотя психотерапия прежде всего зависит от того, кто ее проводит, а не от школы или методики. Фрейд не был способен лечить гипнозом, потому и создал психоанализ. Он поехал в клинику Шарко, чтобы научиться гипнозу, но там понял, что бог не дал ему такой способности, а на жизнь как-то надо было зарабатывать. И Фрейд разработал собственную методику – психоанализ.
– Есть такой стереотип, очень многие американцы посещают психоаналитиков. Насколько это так?
– У тех, у кого есть деньги, ходить к психоаналитику модно. Другое дело, что из десяти семь – шарлатаны. А еще там среди «приличных людей» принято посещать церковь. Но большинство американских церквей – это скорее клубы, чем храмы. Есть даже церковь, прихожане которой атеисты. В общем, принято отмечаться. Также вот принято и у психоаналитика бывать.
– Существует немало фильмов, в которых американцы принимают корректирующие психику препараты…
– Тут в том числе действует и фактор моды. Одно время всем назначали прозак. Но «самое модное» лекарство назначат, если вам не повезло с врачом. Хороший доктор не моде следует, а показаниям. Другой фактор – давление фармацевтических компаний. Их представители разъезжают по врачебным кабинетам, развозят чемоданы лекарств – бесплатные образцы. Даже бесплатные обеды приносят врачам. Всячески подкупают, при этом не нарушая закон.
Я знаком с достаточно большим количеством американских врачей. Есть среди них и невежественные дураки, по-другому не назовешь, которые себя рекламируют. А приличный врач никогда себя не рекламирует. Он в этом не нуждается. У него запись на год вперед. В Америке любого преподавателя, даже школьного, принято называть профессором. И, бывает, невежественный лекаришко, что-то где-то преподающий и называющий себя «профессором мирового класса», размещает в газетах рекламу, заманивая к себе не говорящих по-английски стариков.
– Раз уж мы об этом, вопрос: в Советском Союзе была карательная психиатрия?
– За все годы работы психиатром в СССР, а я работал в разных больницах, и в Ганнушкина, и в 12-й, и где-то еще, уже не помню, я ни разу не видел здорового человека, помещенного в психиатрическую лечебницу. Лично я такого не видел. Другое дело, что… Представьте себе, некий человек в советское время, например, с вялотекущей шизофренией ходит на работу мимо райкома КПСС и каждый раз вытягивается перед ним во фронт и честь отдает. Что могло быть? Скажут, чтоб прекращал дурака валять, и всё. А если тот ругается плохими словами перед райкомом? Поговорят с таким больным раз-другой, а потом, если не прекратит, госпитализируют. Безусловно, этот человек болен, но в медучреждение его поместили не по медицинским причинам, а по социальным. Вот такие случаи мне попадались. Но здоровых в психлечебницах я не видел и, честно говоря, в это не верю. Существует миф, что Снежневский придумал вялотекущую шизофрению якобы по заказу «кровавой гэбни». Это бред невежественных идиотов. Академик Андрей Снежневский – выдающийся психиатр, один из крупнейших в свое время, но концепция вялотекущей шизофрении принадлежит не ему. И объективно — вялотекущая шизофрения существует.
Гетто есть в любом городе США
– Вас не смущало наличие в Чикаго опасных гетто?
– В любом штате, в любом городе в США они есть. Кампус Чикагского университета раньше находился в богатом, хорошем районе, сегодня там вокруг опасные кварталы. В самом студгородке безопасно, иной раз ни одного убийства в год не случается, что для Чикаго удивительно, но вот вокруг…
– Речь, вероятно, об Инглвуде. Об этом районе документальный фильм снят.
– Да. Так вот, в кампус ехать можно только на быстрой машине с запертыми дверями. Потому что преступность чудовищная. Правда, парни, называющие друг друга «бро», и в хорошие районы приезжают. Могут въехать на машине в витрину бутика, похватают дорогих вещей и уезжают, сумки вырывают у прохожих, случается, даже и насилуют, но в нормальных районах это маловероятно. А в опасные едут, только если хотят умереть. Или чтобы от старой машины избавиться, получив по страховке. Человек приезжает с кем-то, кто согласился помочь, на двух автомобилях. Свой автохлам оставляет, а уезжает на машине напарника. Минут через десять можно заявлять об угоне.
– Как возникают чикагские гетто?
– Приличная съемная квартира в хорошем месте в Чикаго будет стоить как минимум 6–7 тысяч долларов в месяц. Значит, вы должны зарабатывать достаточно много, чтобы в таком районе жить. Купить небольшую квартиру в хорошем месте можно за полмиллиона долларов. Конечно, в таких районах живут обеспеченные респектабельные люди. Представьте, что там поселилась черная семья. Достойная, работающие люди. Но у них есть родные. И вот те – всякие. Появляются какие-то подозрительные подростки. У кого-то что-то украли, велосипед пропал. Старожилы постепенно начинают из такого района уезжать, арендуют в других местах, собственники свои метры продают. Жилье дешевеет. Тут уж туда начинает въезжать социальный класс пониже, потом еще ниже. В конце концов, целый огромный район может превратиться в некое подобие бомжатника.
– Не понимаю, как может уживаться то, что белый американец, с одной стороны, страдает от черной преступности, а с другой, считает себя по определению виноватым перед неграми…
– Я тоже не понимаю. Сам видел. Идут черные с плакатом «Убей белого полицейского!» И полицейские (и белые, и черные), а их трясет от этого, ничего сделать не могут. Но если вы пойдете с плакатом «Убей черного полицейского!», вас тут же скрутят, это hate crime, это «преступление из ненависти», которое наказывается очень сурово. Замечу, чувство вины, если говорить вообще, есть у либералов, к консерваторам это по большей части не относится. Вообще было бы интересно побеседовать относительно особенностей либеральной психики. Необозримое поле для психиатра…
Никто лучше писателей не описал психболезни
— Когда-то я писал диссертацию на тему «Творчество душевнобольных», там речь шла об изобразительном искусстве. Многие художники были психически больными, хотя точнее сказать – были другими. Ведь психически больной – не оценочная категория. Это категория некоей инакости. Когда-то я заведовал дневным стационаром, была такая форма лечения. Не рекомендуется врачам с больными дружить, но я тогда с одним подружился. Он работал сантехником в ЖЭКе, не пил. Ничего об этом не зная, он сам додумался до основных положений сюрреализма. Это я к тому, что у этого человека был такой внутренний мир, которого у большинства хорошо образованных людей и близко нет.
– Какой у ван Гога был диагноз?
– Формально – эпилепсия. Я бы ему поставил шизофрению.
В 20-е годы прошлого столетия доктор Григорий Сегалин издавал «Клинический архив гениальности и одаренности». Там попадались как глупости, так и очень точные наблюдения. «Такой-то композитор попал в психбольницу, пытался наложить на себя руки в связи с психическим заболеванием, в его творчестве произошли такие-то изменения». Из этого мы обратный вывод можем сделать. Если мы видим, что творчество резко менялось каким-то образом, можем заподозрить психическое заболевание. Я, например, вижу основания предполагать, что у Льва Толстого была шубообразная шизофрения.
Однажды произошел вот такой случай: я считал пациента шизофреником, а заведующий отделением – симулянтом. Он говорит: «Придет консультант, Анатолий Ануфриев из Института психиатрии, посмотрим, что он скажет». Резюме Анатолия Кузьмича было таким: шизофреник симулирует шизофрению. Он болен, но он еще и изображает, что болен.
Так вот, Ануфриев, мой учитель, которому я обязан всем, считал, что самые лучшие описания психических нарушений сделаны писателями, а не психиатрами. За исключением тех случаев, когда психиатр был писателем. Выдающийся русский психиатр Виктор Кандинский, родственник знаменитого художника, в своей книге «О псевдогаллюцинациях», являющейся, с моей точки зрения, не только блестящей психиатрической монографией, но и явлением художественной литературы, описал под именем больного Долинина самого себя. Или почитайте «Красный цветок» Гаршина. Никто лучше маниакально-депрессивный психоз не описал. Хотите что-то понять об онейроиде – почитайте произведения Жерара де Нерваля или Александра Грина. Писатели, страдавшие от психического заболевания, описывали его лучше, чем кто бы то ни было. Гаршину не надо было понимать, чем он болен, он просто описал свою болезнь. На чем вся психиатрия и строится – на описании. И сделал это гениально.
Владислав Корнейчук, samovar-news.com