После ужина мама позвала меня «обсудить» мое состояние. Еще за столом я догадывалась, что она опять заведет свою шарманку.
Мама по-особому дергано накладывала салат в большую темно-розовую салатницу с уродливыми желтыми цветами, а соус к котлетам едва не разлила. Картошка вообще пригорела. Папа уткнулся в планшет и хмыкал. Костя, или Кос, – мой брат — потихоньку склеивал сэндвич из котлеты, салата и жуткого количества кетчупа с горчицей, чтобы можно было смыться в свою комнату. Родители лениво перебрасывались фразами во время ужина, но я понимала, что и до меня доберутся. Мама никак не оставит меня в покое.
Кос постучался ко мне по браслету и прислал мем с мокрым котом. Нам обоим не разрешалось пользоваться планшетом за едой, но мы плевать хотели на запреты. Котовья рожа выражала презрение и ненависть ко всей обитаемой Вселенной. Я фыркнула. Кос смотался, не дожидаясь конца ужина, с отговоркой, что надо проект делать. Кос учится на последнем курсе универа, создает проект аугментированных конечностей. Это искусственные руки, ноги, а то и вовсе жабры, как у рыбы, или ядовитые зубы, словно у змеи. Насчет змеи, сказал он, это ты меня вдохновила, Лина. Получил тогда по шее. Вообще-то рассказывал интересно. Я тоже вот окончу школу и пойду учиться на биомеханика. И никакие «особенности» не помешают.
Я не доела свою котлету и отказалась от яблочного пирога на десерт, чтобы похудеть к выпускному, надо же нормально смотреться в платье.
После ужина мама взяла меня за руку. «Обсудить», так она это называла. Папа оторвался от планшета. Трехмерная голограмма космического двигателя, над которым он сейчас работал, погасла.
— Тамара, прекрати мучить ребенка. Она не хуже других. Займись лучше своей диссертацией.
Мама уже защитила две работы по лингвистике и писала третью. Может, именно поэтому ее так беспокоит моя «особенность».
Я закатила глаза. Мама повела меня в их с папой спальню. Почему-то мама всегда «обсуждала» не у меня в комнате и не на нейтральной территории. Не в гостиной, например, где всегда работал стереовизор, а робот-пылесос ползал по полу, поднимался на тонких лапках, чтобы стереть пыль, или по-паучьи карабкался по оконным стеклам.
Я смотрела на большую двуспальную кровать, аккуратно застеленную бежевым покрывалом, и думала о том, что мы появились с Косом здесь – впервые зародились как набор клеток из двух разных организмов. Современная биоинженерия предлагает различные способы зачатия и беременности, но мама старомодна, а отец всегда ее слушается. Может, поэтому они и прожили почти тридцать лет вместе.
— Я выбрала тебе нового логопеда, — с порога начала «обсуждать» мама. Я не решалась сесть на кровать. Смотрела на стены, которые сейчас показывали почти недвижимую картинку — пляж и лазурную даль океана. – Лина, он дает отличные результаты, понимаешь? Если ты будешь во всем соблюдать рекомендации и не пропускать занятия, повторять упражнения дома, то сможешь говорить.
Я пожала плечами. Зачем? Они меня прекрасно понимают. Я могу прислать кота с кривой рожей или голую мультяшную задницу Косу, натыкать сообщение маме «уроки сделала, куплю хлеба и молока», чмокнуть папу в щеку, сдать учителям задания – все равно в основном в виртуале принимают. Зачем еще какие-то логопеды?
Я ответила ей, что не хочу никаких занятий, и вообще, вот вживлю себе змеиные зубы или жабры и пойду морским инженером на дно Марианской впадины или куда-нибудь на геотермальную станцию.
Мама разразилась тирадой. Она меня не ругала, конечно, просто объясняла, нудила, снова объясняла. Про современное общество, про интеграцию – ну да, конечно, формально твоя особенность (опять это словечко) никому и ничему не мешает, но все не так просто, ты должна уметь полноценно общаться, у тебя ведь нет физиологических нарушений, мы проверили тебя в детстве… И так далее.
В детстве, это точно. Не вылазила я от врачей, как меня только ни осматривали и ни просвечивали. Никаких патологий.
Я снова пожала плечами. Украдкой послала Косу плачущий стикер. Он отправил мне в ответ: «Держись». По крайней мере, брат меня поддерживал. Иногда мне и его хочется убить, особенно за его тупые розыгрыши и выпендреж перед моими друзьями, мол, «я крутой старший брат». Но вообще-то он хороший. По крайней мере, для него никакая я не «с особенностями», а просто Лина. «Линка, морская свинка», — дразнил он меня в детстве, а я обижалась, бежала за ним и дралась, царапалась и кусалась. Сейчас мне морские свинки нравятся, они милые, а Кос перестал меня так называть, потому что бедных животных использует для своих экспериментов.
Мама говорила еще долго. Кос присылал мне сочувствующие стикеры.
— Ты ведь пойдешь к логопеду? – спросила мама.
Я кивнула, просто чтобы отвязаться. Пойду. И уйду, как до того десять или пятнадцать раз. Надоели.
Я отвлеклась на уроки. Потом Кос позвал погонять в игры. Он недавно купил пару виртуальных шлемов, как раз подходящих для того, чтобы прокачивать всяких там эльфов 80 уровня в онлайн-играх. У нас всего четыре года разницы, так что интересы примерно одинаковые. И еще он всегда меня понимал. Я имею в виду – меня понимал, не только «особенность». Мама вот не понимает. И папа не очень.
Иногда старшие братья — это ужасно. Например, когда подкидывают тебе в кровать огромного полимерного скорпиона, который на вид как настоящий, даже шевелится. А иногда больше некому пожаловаться.
Играли мы недолго, эльфы надоели обоим. Я пожаловалась: «Они опять хотят меня пихнуть к какому-то логопеду». — «Мама опять за свое, а ты что думаешь?» — «Я, что, правда, какая-то стрёмная уродка? Вот ты. Ты меня понимаешь же?» — я подняла на него взгляд. Кос длинный, тощий, выше меня на две головы, белобрысый. У него торчат волосы на затылке, на это Косу обычно наплевать, но когда встречается с какой-нибудь очередной своей девчонкой, то пытается пригладить эти торчащие волосы. Мне он волосы ерошит, когда пытается ответить на какой-нибудь сложный вопрос. Кос сел на кровать, я примостилась рядом. Голографические плакаты с сисястыми эльфийками и формулами органической химии, цитологии и геном-шифров освещали нас обоих лилово-золотым.
— Слушай, мама просто хочет, чтобы тебе было лучше. Ты моего мнения ждешь? Сходи пару раз, может, там будет логопедом симпатичный парень… хотя нет, я ему тогда морду начищу, — брат пытался свести все к шутке, потому что не знал правильного ответа на мои вопросы. Считают ли меня родители «уродкой»? Думает ли мама, что я никогда не смогу жить нормально, если не исправлюсь, а папа в глубине души соглашается с ней? Кос пытался мне ответить: «Нет, все в порядке», — но не верил себе, и я ему тоже не верила.
Я его обняла, а потом пошла в свою комнату. Спать не очень хотелось. Можно было потупить в свои «очки», посмотреть пару серий какой-нибудь новой драмы, только мне ничего не хотелось.
«Особенность», ага. «Уродство», почему бы не называть вещи своими именами. Отклонение. Патология. Как рога или хвост, только рога и хвосты многие сейчас вживляют себе – очередной писк моды, а я… Уж лучше хвост, честное слово.
Заснуть у меня не получалось. Я почему-то злилась не на маму или папу, а на кого-то абстрактного. Может, на школу, наверняка же учителя опять пожаловались на «сложности в коммуникации». Или на телевизор, где все время твердили про единые экзамены, единые критерии. Конечно, никто не отменял всяческую «инклюзию», вот только на тебя все равно смотрят, как на бесхвостую кошку в подъезде. Я не кошечка и не бесхвостая. У меня никаких проблем с общением. Одноклассники меня понимают, когда им надо и когда мне тоже этого хочется. С учителями нет проблем, все равно все задания в виртуале выкладываются. А мой проект про глубоководных рыб занял второе место на районной Олимпиаде. Никакая я не «особенная». Отстаньте.
На стене плыли абстрактные фигуры, помогающие уснуть. Встроенная в спинку колонка мягко гудела успокаивающими обертонами. Когда я была совсем маленькая, мама решила, что я ничего не слышу, и перепугалась настолько, что плакала три дня, а потом только решилась отнести меня к врачу. Интересно, мама обрадовалась, что я… ну, не настолько особенная?
Я повернулась на бок. Жалюзи на окне смыкались не полностью. Я рассматривала огни рекламы, неоновые блики и пыталась разглядеть за ними звёзды. У меня ничего не получилось, конечно.
Проснулась я от холода. Ледяной воздух прикасался к ногам. Еще не до конца проснувшись, я дернулась, собираясь то ли поправить одеяло, то ли закрыть дверь или окно, откуда тянуло сквозняком.
Я поняла, что не могу пошевелиться. Я поняла, что я в полной темноте – никаких окон, никаких огней. Секунду спустя осознала и тишину, такую же огромную и громоздкую, как холод и чернота. В голени и запястья впивались ремни из чего-то вроде мягкой ткани. Они не врезались и не причиняли боли, но и разорвать не получилось.
Совершенно одна, я не могла даже позвать на помощь. Но сначала не испугалась, только почему-то подумала: а если захочу в туалет, что делать? Я задышала громче. Звук дыхания немного успокоил меня. Шевелиться по-прежнему не получалось. В туалет немного хотелось, как это бывает после сна, но потерпеть было можно. Я решила подумать, где я и что со мной.
Дурацкая шутка или розыгрыш. Ну, конечно. Закрыли окна, двери, погасили все источники света, включая подсветку на браслете. Тогда откуда холодный воздух? В черной пустоте не было никаких ориентиров. Я все ждала, пока глаза привыкнут к темноте – должны же привыкнуть. Пока что легче не становилось. Паника из-за слепоты сжала горло и грудную клетку. «Выпустите меня отсюда». Я так хотела закричать. Я пыхтела, шумно дышала ртом и носом, еще получились какие-то мелкие слабые всхлипывания. Ну да, я расплакалась. Слезы быстро остывали, добавляя холода, щекотно и противно затекали в уши.
Где я? Что с моими родителями? С братом? Почему я здесь?
Мы с Косом смотрели всякие ужастики и криминальные фильмы, в которых людей похищали. Иногда требовали выкуп. Иногда маньяк хотел разрезать заживо, чтобы сшить из кусков тел одно. Или отсечь несколько прядей волос и положить медальон, похоронив жертву заживо.
Я заскулила. Громко. Несмотря на то, что эха почти не было слышно, меня порадовал этот звук, настоящий, весомый и объемный, почти как в шоу в триD-шлеме. Пожалуйста, мама, папа. Кос. Спасите меня.
«Или они тоже… где-то здесь». Сквозь темноту появилась картинка: родители и брат лежат на темных камнях, у всех перерезано горло. У папы отрублена рука: наверное, он пытался защитить свою жену и детей. Мама — красивая, с широко открытыми удивленными глазами, а рана на шее напоминает дополнительный рот. Кос лежит ничком, волосы слиплись, корка уже не красная, а бурая. Я снова почти закричала, так ярко все это мне представилось, но все же осознала, что нет ничего такого, сама выдумала.
Темнота наконец-то стала чуть менее плотной, и я разглядела потолок, довольно низкий, а на нем черную шишку. Видеокамера, наверняка инфракрасная. За мной следили.
Раз следят – можно выбраться. Ждать! Я затаилась, словно грызун в клетке. Маленькая мертвая морская свинка. Тот, кто меня сюда притащил, обязательно захочет проверить, умерла ли я, правда? Он же не убил пока, наверняка следит. Вон она, камера, ни с чем ее не перепутать. «Мертвая, я мертвая. Ну, зайди, проверь». Я представляла себе маньяка тощим изможденным мужчиной с мятым лицом, как будто его долго жевали, а потом выплюнули, высосав все краски и соки. У него серая кожа и лысина. Желтые неровные зубы. Он слабак, на самом деле, только наслаждается сейчас своей властью, но морские свинки нужны живыми, пищащими.
«Ну же, иди сюда». В фильмах героям и героиням удавалось выбраться, и я старалась думать о книжках и шоу с хорошим концом. «Иди, иди сюда». Он подчинился.
Вообще-то «она». Сперва «она», а потом еще и «он», так что вместе получается «они». Два человека вошли и включили свет. После полной темноты это заставило меня изогнуться от рези в глазах. Снова потекли слезы, но я порадовалась обжигающему свету. Пусть никто не знает, что я плакала. Слезы – просто от контраста мрака и холодного белого сияния под потолком.
Я смотрела на них, не мигая. «Она» была женщиной в деловом костюме. Мужчина был одет попроще, в серый свитер с аляповатыми бежевыми полосками и джинсы с дыркой на колене. Свет падал так, что я не могла ясно разглядеть лица. Женщина казалась похожей на злую птицу, а мужчина – на ленивого старого кота, которому не слишком-то хочется охотиться на мышь, но если хозяева заставят, то он непременно прыгнет и откусит грызуну голову.
Когда они заговорили со мной, я сначала не совсем поняла смысл. Что-то, связанное с братом. Кос что-то натворил? Какое-то пиратство ДНК-образцов для биоаугментов?.. Я слышала, что такое бывает, иногда в новостях рассказывают про незаконную установку бракованных имплантов. Или это папа что-то не то сделал со своим двигателем. Или мама?
— Говори, — повторяла женщина. — Говори, что ты знаешь.
Я не знала ничего, и я мотала головой, мол, оставьте. Оставьте меня в покое. Пожалуйста. Я понятия не имею, о чем вы тут. Родители нечасто делятся со мной подробностями своей работы. Кос иногда что-то рассказывает, но он просто студент, он бы не сумел ничего украсть или модифицировать, или модификации украсть, или… Мне хотелось сказать им, все объяснить.
— Ты ведь хочешь, чтобы с твоей семьей было все хорошо? – говорила женщина и гладила меня по волосам.
Мужчина выкрутил свет на максимум, до того, что зажмуриваться не получалось. Свет проникал сквозь веки и обжигал кожу. Я испугалась радиации и шмыгнула носом, пытаясь скрючиться лицом вниз. Меня перевернули в прежнее положение.
— Просто скажи все, что знаешь. Даже если совсем немного, просто скажи.
Я мотала головой. Я извивалась и дергала связанными руками. Должны же эти люди понять! Что я с ними могу сделать, я ведь просто старшеклассница, а не какой-нибудь супермен. Даже с развязанными руками не справлюсь со взрослым мужчиной. Да и женщина не выглядела слабачкой. Дайте мне планшет или браслет – хоть что-нибудь, с помощью чего я привыкла общаться. Пожалуйста.
Они меня не понимали. Они требовали: говори, говори с нами. Я плакала и издавала какие-то жалкие кошачьи звуки, когда мужчина начал объяснять: «Твой брат тоже у нас, и ему гораздо хуже». Он включил изображение на стене. Свет чуть померк. На стереокартинке Кос сидел, опустив голову, в кресле, похожем на кресло дантиста. Пальцы у него были красные, и мне показалось, что вместо ногтей — какая-то тошнотворная липкая мякоть.
Я снова закричала. Я больше не сдерживала слезы, они липли к шее и вискам. Дайте планшет. Лист бумаги – я умею писать по-старому. Дайте что угодно, и я не буду «молчать». Все равно ничего ценного не расскажу, ничего не знаю, но я не молчу, не молчу…
— Говори, — женщина встряхнула меня. Свет упал так, что я разглядела лицо. Оно было странным, как будто маску человека натянуло какое-то чудовище, даже не гуманоидное.
— Говори, — повторил мужчина. Он щелкнул переключателем и показал мне отца. Тот был в одиночной камере, очень маленькой – размером скорее с платяной шкаф. Папа сидел, закрыв глаза руками.
Щелк. Мама просто стояла на белом фоне. Я вдруг подумала, что у нее тоже глаза чужие, инопланетные, мертвые. Мама улыбнулась своей обычной ободряющей улыбкой, такой, с которой отправляла меня в школу, и сказала:
— Просто говори. Я думаю, ты уже поняла, Лина, ты же у нас умная девочка. Хотя и особенная, — мама запнулась. Белый фон чуть исказился, мне почудились брызги красного, я перестала дышать. — Прости меня. Я… хотела как лучше, — по маминым щекам текли слезы. Мелкие и почему-то непрозрачные. Красные с лопнувшими капиллярами глаза добавляли ей лет десять. — Я просто… хотела, чтобы они научили тебя…
— Говори, — повторили мучители, и я заклекотала горловым смехом. Мама все придумала, мама хотела как лучше, а теперь только я могу их спасти от сумасшедших маньяков. Нет никаких ворованных аугментаций или чего-то там еще, просто мама пыталась вылечить меня, а нарвалась на пару психов. Может, они вообще не люди. «Мама, ты такая глупая».
— Говори, — мужчина снова переключил на Коса, под креслом натекла красная лужа.
— Говори, — вторила женщина. Папа поднял голову, как будто пытаясь что-то рассмотреть на потолке.
— Говори, — произнесли оба, и мама на белом фоне отвернулась, кривя рот в молчаливом крике, словно сама разучилась произносить слова.
И я заговорила.
Противный белый свет потускнел. Лампочка лопнула почти сразу, засыпав всех осколками. Пластик, хоть и безопасный, повредил мужчине лоб – прямо над правым глазом появилась широкая красная царапина. Двое закричали, но уже ничего не могли поделать. Я говорила и теперь уже не собиралась молчать. Вместо белого света зажглось зеленое – аварийное, наверное, — освещение где-то по периметру комнаты. Мужчина упал на колени, пытаясь закрыть руками уши, и теперь кровь текла у него между пальцев, все лицо было в крови, темной в синеву из-за полумрака. Женщина что-то пыталась нажать или продиктовать в свой браслет, но и она пошатнулась всего пару секунд спустя. У нее в волосах тоже блестели осколки, это было красиво, как новогодняя елка и искусственный снег. Я ей улыбалась, когда она шмякнулась виском о кушетку, на которой я лежала, – глаза вытаращены, словно у глубоководной рыбы, которую рывком достали на поверхность.
Я говорила. Мне не хотелось молчать. Может быть, я никогда больше не стану молчать. Они смотрели на меня, пытаясь моргать, и кровь вытекала у них из носа и ушей. Я подумала: «Они могут умереть». Ну и ладно, после того, что они сделали… Только кто меня тогда выпустит отсюда? Неважно. Вообще ничто неважно. Я говорила. Не могла замолчать.
Наверху расплылось облако и быстро опустилось. Оно резко пахло больницей и зубной пастой, и я пыталась не вдыхать это. Я говорила и говорила. Мужчина скорчился в позе эмбриона, темно-красная лужа смешалась с желтым — наверное, с рвотой или пеной. Женщина колотилась в припадке. Я боролась с облаком, но оно выиграло. Я замолчала, подумав: «Мама, это ты виновата». Ненавижу тебя. Никогда не прощу.
Простила, конечно. Сейчас, почти семь лет спустя, тот эпизод вспоминается скорее забавным, чем страшным. На записях видно, что никакая у Коса не кровь, а самый настоящий кетчуп, и брат едва сдерживает тупой ржач. Папа вообще играет плохо. Как я потом выяснила, его убедили официальные структуры принять участие, а вообще он считал «глупым фарсом» мамину затею. «Логопеды», мисс Танита Вайбери и ее ассистент Михаил Антонов, оказывается, давным-давно работают с… Ну, с особенными.
Всю жизнь воспринимала это слово как какой-то унизительный эвфемизм – вместо «уродка», «неполноценная», да хоть «немая» или «инвалид», противное жалостливое словечко, от которого тошнит больше, чем от честного «больная», а на самом деле — действительно «особенная». Не то, чтобы уникальная. Эволюционно-превосходящие способности, как мне потом Вайбери объяснила, встречаются у каждого стотысячного – в популяции на десять миллиардов не так уж и мало. Обычно они влияют на «нормальное» развитие, словно наслаиваются; например, меня считали немой, потому что на самом деле я «сонор» — человек, который способен разрушать звуком, вызывать вибрации вплоть до землетрясений. Короче, мне не стоит трепаться по видеочатам о мальчиках и новых туфельках, ну или об исследовании геотермальных источников.
Первых «особенных», когда они только появились, обнаруживали случайно – попадает, скажем, семья в автокатастрофу и мать отталкивает десятитонную махину от своего ребенка. Потом научились моделировать стрессовые ситуации.
Я все равно немного злилась еще целых несколько месяцев, но, с другой стороны, Вайбери и Антонову тоже порядком досталось, так что мы квиты.
После окончания школы я выбрала профессию — работать на дне морском, как и хотела когда-то. Чем и занимаюсь сейчас, прощупывая дно голосом, который срабатывает лучше любой техники.
Я окончила обучение всего за три года. Кос вживил мне импланты, чтобы я могла пользоваться голосом и выдерживать давление океанских глубин. В день моего первого погружения папа сказал, что гордится мной. А мама — что я особенная. В очередной чертов раз. Ну и ладно. Это ведь чистая правда.
Майя Полумиско, «Бумажный слон» (litclubbs.ru)