Борис Борисович рассказал, почему ему нравится выступать на улице, о своём отношении к нецензурной лексике и о многом другом.Фото М. Плешаковой, «Метро» (metronews.ru)
— Вам нравится выступать на открытых площадках?
— И да, и нет. К сожалению, в половине случаев идет дождь. Но надо мной крыша, а над зрителями – нет. Я чувствую себя, как свинья.
— Но вы же часто устраиваете импровизированные концерты на улице.
— Как только появляется такая возможность! Я считаю – это правильно: нужно выходить и играть. Именно так и должна звучать музыка. Мы никогда не планируем репертуар. Обычно само место, атмосфера, погода и люди, которые стоят рядом или проходят мимо, определяют наш репертуар. Все зависит только от настроения.
— Слушаете свои старые песни?
— Время от времени. Я, признаться, иногда поражаюсь услышанному. Как хорошо спето, как удивительно мы сделали всю картину звука. Прямо вау! А иногда – не очень. Я помню, что всегда жаловался. А выясняется, что зря.
— Свои первые вещи вы написали, когда учились в математической школе и на факультете прикладной математики. Вам точные науки помогали в творчестве?
— Я не обращал внимания на математику. Мало того, когда я появлялся в зале, где находились вычислительные машины ЕС 1030, они как будто чувствовали, что я нахожусь в опасной близости с ними, и останавливались. Поэтому девочки, которые там работали, просили никогда не заходить в зал. А так я провел прекрасные шесть лет в университете. Написал массу стихов, мы репетировали с «Аквариумом». Мои способности позволяли мне не думать об учебе ни секунды. Хотя потом долгие годы я просыпался от одного и того же кошмара: сижу в аудитории, идет важнейший экзамен, от которого зависит моя будущая жизнь, нужно взять интеграл, а я понятия не имею — что это и как это делать.
— Когда вы начали путешествовать?
— Впервые за пределы страны я выехал в декабре 1987 года. Из Москвы вылетел в Нью-Йорк и на следующий день начал обходить студии звукозаписи, чтобы решить, с кем работать, чтобы записать альбом. Было страшно интересно. И с тех пор меня не остановить.
— А когда открыли для себя Индию?
— В 1968 году, когда до нас дошел альбом Битлз «Sgt. Pepper’s», а там Джордж Харрисон настолько гениально совместил западную музыку с индийской, что мне стало ясно: это мир, который интересует меня больше всего. У моего приятеля была приличная библиотека по философии дзен-буддизма. Я проглотил всю полку англоязычной литературы, но мучился, что дзен — это Япония, а не Индия: не то что мне нужно. Решил, что пока сойдет. А заодно перечитывал «Дао Дэ Цзин» и «Чжуан Цзы». Позже начали появляться индийские книги. Потом я много лет интересовался мистикой средневековой Европы; затем открыл для себя православие и совершенно влюбился в него; потом как-то познакомился с книгой Оле Нидала «Открытие алмазного пути», прочитал ее за три часа в самолете и понял, куда мне дальше лететь. Через какое-то время оказался в Катманду, потом в Китае, Индии и так далее. Вот и все: кто ищет, то всегда найдет.
— Еще остались места, где хотелось бы побывать?
— Таких мест на земле тысячи. Весь Китай хотел бы исползать. Японию я почти не знаю, был только в нескольких местах. Там совсем другая жизнь. И лисы там есть (в японском фольклоре эти животные обладают большими знаниями, длинной жизнью и магическими способностями. – Ред). Это не иллюзия, они никуда не делись, и ты их чувствуешь. Мой знакомый, который кормил меня книжками по дзен-буддизму, сам дзен-буддист. Он рассказывал мне, что у него были проблемы именно с лисами – почему-то они мешали ему медитировать. И вот однажды он все-таки эти проблемы решил, как-то сумел с ними договориться. Произошло это в тот момент, когда его жена находилась в Японии в командировке. Она вышла из поезда на какой-то станции и шла по тропинке. Вдруг увидела, как из-за кустов вышла лиса. Села перед женщиной столбиком, сложила лапы в молитве и затем снова скрылась в кустах. Потом супруги сверили часы: лиса вышла именно в тот момент, когда мой друг почувствовал, что он договорился со священными животными. Я за что купил эту историю, за то и продаю. Но точно знаю, что существует мир, о котором мы ничего не знаем. И наша жизнь – только часть жизни, которую мы проживаем. В других мирах мы задействованы гораздо больше.
— У вас есть «места силы»?
— Третий ярус ступы Боднатх в Катманду. Сейчас туда не пускают, но раньше можно было там находиться в любое время дня и ночи. В этом месте я почувствовал себя абсолютно счастливым. Еще долина пяти пиков за монастырем Шаолинь в Китае. Там же находится пещера, где медитируют монахи, а наверху находится десятиметровая статуя Бодхидхармы. Там я однажды испытал ощущение полного счастья, осуществленности. Есть семь индийских городов, они не случайно святые – там тоже можно испытать то же самое. Таких мест много. В Иоанно-Богословском монастыре под Рязанью, например. Или скит старцев в Оптиной пустыни в Калужской области. Если в этом скиту посидеть на пеньке, очень многое может стать ясно. Место очень сильное.
— Недавно в прокат вышел фильм Кирилла Серебренникова «Лето». Вы говорили, что читали сценарий и что он вам не понравился. Посмотрели фильм?
— Я видел первые сорок минут. Думаю, когда-нибудь посмотрю полностью. Фильм сделан профессионально, с почтением и любовью. К сожалению, почтение и любовь у авторов не к тому, что мы делали, а к совершенно вымышленной ситуации. Они придумали себе свой рок-клуб и персонажей, имена которых по несчастью совпадают с теми, кого я знал. Это прекрасный фейк (с англ. «подделка, фальшивка»). Он прекрасный, но он фейк.
— Бывает, что вас не узнают на улице? Как вы к этому относитесь?
— Я благодарен этим людям. Самая показательная история произошла в середине 90-х. Мы выходим из Дома кино в Москве. Ночь. Зима. Останавливают меня два пьяных мужика и говорят: «Мы тебя узнали! Ты – Костя… Цой из ДДТ». Так что меня очень устраивает, когда не узнают.
— У вас несколько внуков. Ощущаете себя дедом?
— У меня две внучки. Со старшей прекрасные отношения. За младшей я наблюдаю с нуля, смотрю, как она растет, и многому у нее учусь. Еще есть внук, он совершенно чудесный, но поскольку он живет в Москве, видимся мы редко, примерно раз в год. Но дедом я себя не ощущаю. Я и внуков, и детей воспринимаю как людей, которые есть в моей жизни. У меня нет ощущения клана, семьи. Я сам по себе. Есть я и господь бог. Все остальные — это участники нашего с ним диалога.
— Ну, внуки могут вам позвонить, спросить, как дела?
— Думаю, им это в голову не придет. Есть же социальные сети. Мы регулярно перекидываемся месседжами.
— А вы страницы в социальных сетях сами ведете?
— Что-то сам, что-то с помощью друзей. Но на личные письма отвечаю всегда сам. Соцсети забирают огромное количество энергии, которая уходит неизвестно куда. Мы становимся абсолютными рабами этой системы. Но от возможности мгновенно связаться с любым человеком на земле отказаться сложно. И не думаю, что это нужно. Поэтому это просто новые условия жизни: нужно учиться в них жить.
— С творчеством молодых исполнителей знакомитесь?
— Ну, а как же. Что-то нравится, что-то не очень. Например, было предложение, чтобы Монеточка спела со мной дуэтом в титровой песне третьей части фильма «Гоголь» Егора Баранова (а его фильмы мне всегда нравились). Но не сложилось. Я слышал несколько ее песен, очень качественно сделано; поздравляю ее продюсеров и ее саму. Если брать постарше, то мне нравится некоторые песни Васи Обломова. Он чудесный, умница: и сердце, и голова в правильном месте. Но таких, к сожалению, мало.
— Как вы относитесь к нецензурной лексике в творчестве?
— Никак. Сам этим грешил несколько раз. Мне кажется, что в самой матерной лексике нет ничего ни хорошего, ни плохого – это просто слова, сочетания звуков. Но с ними связаны сотни лет унижения, грязи и агрессии. Употреблять нецензурные слова – это вводить в свою жизнь демоническое начало, то же, что называть беса перед сном. С матом связана такая чудовищная тяжесть, которая может испортить жизнь любому человеку. Поэтому я с опаской смотрю за тем, что делает Серёжа Шнуров. Он человек абсолютно адекватный и профессионал. Но тот уровень грязи, который стоит за применяемой им лексикой, для меня неприемлем.
— У вас есть любимая песня?
— Нет, все мои песни, как кусочки паззла. Они могут быть написаны в 1976 году, могут в 2018. Но из них в итоге составляется картинка, все элементы важны, и ни один из них не должен потеряться.
Алена Бобрович
Metro http://metronews.ru