На весь мир композитора Модеста Мусоргского прославила опера «Борис Годунов», но он за свою недолгую творческую карьеру сотворил немало и других музыкальных произведений.
Детские годы
Дед его, Алексей Григорьевич, вел свой род, говорят от Рюриковичей. А бабушка Ирина Иванова была крепостной. На ней, уже родившей отца будущего композитора, женили дворового человека Льва Парфенова. Тот скоро умер, а Ирина спустя годы вышла замуж за Алексея Григорьевича, когда тому было уже 60. До заключения брака их дети, в том числе отец композитора, носили фамилию Богдановы.
Поместье Мусоргских в Луцком уезде Псковской губернии было пожаловано одному из предков композитора, Ивану Макаровичу Мусоргскому, еще в 1608 году за военную доблесть, проявленную при отражении нашествия поляков. Правнук его, Михаил Иванович Мусоргский, участвовавший в войне в 1654—1656 годах, был награжден царем Алексеем Михайловичем вотчиной, тоже в Луцком уезде. В XIX веке имение составляло 10 тысяч десятин.
Поскольку сыновей от первого брака у Алексея Григорьевича не было, то сын Ирины Петр (отец будущего композитора) и оказался наследником большого имения в Псковской губернии. Оно не отягощало Мусоргского хозяйственными заботами. Прослужив восемь лет чиновником сената в Петербурге, он в 1822 году вышел в отставку в должности коллежского секретаря, женился и поселился в деревне. Хлебосольный хозяин, весельчак и кутила, он часто приглашал к себе соседей; вместе обильно ужинали, танцевали, катались на лодках. Получая оброк со своих крепостных, Петр Алексеевич тратил деньги без всякого расчета, а в случае острой необходимости закладывал часть имения, ведь земли пока было много.
Мать композитора, Юлия Ивановна, урожденная Чирикова, была женщиной мягкой и доброй. В уезде она слыла образованной дамой: воспитанная в пансионе, она говорила по-французски, играла на фортепиано, писала стихи и сама учила своих детей грамоте, арифметике, французскому языку и хорошим манерам. В ее роду было много военных (в том числе и знаменитый полководец Кутузов-Смоленский), и своих мальчиков она мечтала видеть военными.
Двое первых детей Мусоргских умерли в младенчестве. Третьим — в 1836 году — родился Филарет, болезненный и слабый ребенок, за жизнь его также одно время опасались. А 9 (21) марта 1839 года в семье появился еще один сын, Модест. Детство он вспоминал как самую счастливую пору: «Ознакомление с духом народной жизни было главным импульсом музыкальных импровизаций до начала ознакомления с самыми элементарными правилами игры на фортепиано».
Юлия Ивановна обратила внимание на талант своего сына, начала учить его музыкальной грамоте и несложным произведениям; однако вскоре поняла, что ее знаний уже недостаточно. К детям была приглашена гувернантка, обучавшая их не только музыке, но также немецкому языку и арифметике.
Танцы, карты, пьянство
Когда Модесту было 10 лет, а Филарету – 13, они с отцом переехали в Санкт-Петербург, где мальчики поступили в Петропавловскую школу. Параллельно Модест продолжал заниматься игрой на фортепиано. Теперь ему преподавал известный в музыкальных кругах Антон Августович Герке: он был строг к своему ученику и не увидел в нем настоящего дара, так что не обучал Модеста теории музыки и композиции. Лишь когда Мусоргский был приглашен на благотворительный концерт, где после его выступления весь зал аплодировал молодому музыканту, Герке подарил ему ноты одной из сонат Бетховена.
После Петропавловской школы Модест поступил в гвардейское училище, но юноши думали не об учебе, а о развлечениях и кутежах. Мусоргский всегда был в центре внимания, потому что не только виртуозно играл на фортепиано, но и обладал отлично поставленным голосом, что позволяло ему развлекать товарищей, исполняя партии из известных в то время итальянских опер. На одном из таких праздников жизни Мусоргский сыграл польку собственного сочинения под названием «Подпрапорщик», которую в 1852 году Герке сумел издать. Так это незамысловатое произведение стало первой публикацией в жизни великого композитора.
В училище важнейшими предметами считались военный устав и строевая подготовка, каждый час дня расписан. И все же, несмотря на казарменную атмосферу, при желании можно было получить неплохие знания – преподавали математику, естествознание, историю, французский язык. Химию вел А. А. Воскресенский — зачинатель самостоятельного русского направления в химии. Учитель русского языка Прокопич лично знал Гоголя, а Комаров общался с Белинским. Комаров так артистично читал на уроках отрывки из гоголевских произведений, что для Модеста эти уроки стали любимыми. Вообще, учеба ему давалась легко, он неизменно был в десятке лучших учеников. Тогда же юноша увлекся историей и психологией — определившие в дальнейшем направление его творческих исканий в музыке.
После окончания гвардейского училища Мусоргский стал офицером Преображенского полка, вместе с матерью и братом (тоже гвардейцем Преображенского полка) поселился на частной квартире в Петербурге. Отец умер еще в 1853 году, оставив семье жалкие остатки расстроенного состояния. Правда, недостаток средств еще не сказывался.
По словам одного из биографов, Н. Компанейского, жизнь в полку состояла из «учений, маршировки, военного балета, визитов, танцев, карт, пьянства, политичных амуров в поисках богатой графини или, в крайнем случае, толстосумой купчихи». Однако вскоре Мусоргскому, которому всегда нравилось учиться, надоело вести праздную жизнь, и он с головой погрузился в музыку, все чаще бывая среди композиторов и музыкантов, знакомясь с их творениями.
Однажды он был приглашен в дом Александра Сергеевича Даргомыжского, известного композитора, талант которого так поразил Мусоргского, что он просил давать ему уроки построения композиции музыкального произведения. Впервые, кажется, Мусоргский оказался там, где всегда должен был быть: среди людей, для которых музыка была самой жизнью. Это было трудное время для музыки: слушатели не признавали новых форм, аристократы, посещающие оперные театры, не могли сочувствовать простым людям, о которых говорилось в произведениях Даргомыжского и Глинки. Для 18-летнего Мусоргского Даргомыжский со своим принципом: «Хочу, чтобы звук прямо выражал слово, хочу правды», – был неким идеалом, на который он всегда равнялся.
У Даргомыжского Мусоргский встретил Цезаря Антоновича Кюи и Милия Алексеевича Балакирева, с которыми потом объединится в знаменитую «Могучую кучку». Балакирев, видя в нем большой потенциал и талант, стал его наставником. Модест Петрович настолько увлекся музыкой и всем, что с ней связано (он признается в дневнике: «Ужасно хочется прилично писать!»), что решил оставить службу, несмотря на то, что его отговаривали все друзья и особенно семья, ведь он первым из нескольких поколений не захотел связывать жизнь с военной службой. Примерно в это же время он пытался писать оперы по произведениям Софокла «Эдип» и Виктора Гюго «Ган Исландец», но Балакирев утверждал, что Мусоргский еще не готов к таким масштабам. Молодой композитор прислушался к старшему коллеге и не закончил начатое.
«Не может быть, чтобы я был кругом не прав»
Современники вспоминали о Мусоргском как о человеке чрезвычайно своеобразном. Надежда Римская-Корсакова (жена композитора Николая Римского-Корсакова) оставила запись: «Он был среднего роста, хорошо сложен, имел изящные руки, красиво лежащие волнистые волосы, довольно большие, несколько выпуклые светло-серые глаза. Но черты лица его были очень некрасивы, особенно нос, который к тому же всегда был красноват, как Мусоргский объяснял, вследствие того, что он отморозил его однажды на параде. Глаза у Мусоргского были очень маловыразительны, даже можно сказать почти оловянные. Вообще лицо его было малоподвижное и невыразительное как будто оно таило в себе какую-то загадку».
В 1874 году Мариинский театр представил публике оперу Модеста Мусоргского по трагедии Пушкина «Борис Годунов». Критики заголосили о безвкусице, грубости и, естественно, о сломе традиций. А молодежи понравилось. За оперой закрепился ярлык легкого жанра, где певцы вовсе не обязаны были «играть». Товарищи над ним посмеивались. Балакирев говорил: «У Мусоргского слабые мозги, он почти идиот». Стасов писал: «Всё у него вяло и бесцветно. Мне кажется, он совершенный идиот. У него нет ничего внутри». Кюи замечал: «В его работу я, конечно, не верю».
Разрыв с «Могучей кучкой» в этой ситуации был неизбежен. Это стало настоящей трагедией для композитора. «Без знамени, без желаний, не видя и не желая видеть вдаль, корпят они над тем, что давно сделано, к чему их никто не зовет <…> Могучая кучка выродилась в бездушных изменников; бич оказался детской плёточкой», — с горечью писал Мусоргский.
«На первом показывании 2-го действия «Сорочинской ярмарки» я убедился в коренном непонимании музыкусами развалившейся «кучки» комизма: такою стужей повеяло от их взглядов и требований, что «сердце озябло», как говорит протопоп Аввакум. Тем не менее, я приостановился, призадумался и не один раз проверил себя. Не может быть, чтобы я был кругом не прав в моих стремлениях, не может быть. Но досадно, что с музыкусами развалившейся «кучки» приходится толковать через «шлагбаум», за которым они остались», — писал Мусоргский А. А. Голенищеву-Кутузову.
Эти переживания непризнанности и «непонятости» получили выражение в «нервной лихорадке», усилившейся во второй половине 1870-х годов, и как следствие — в пристрастии к алкоголю. К тому же, после разрыва с «Кучкой», последовала целая серия смертей близких и любимых людей. Очень тяжело переживал композитор потерю матери.
В 1870-е годы Мусоргский создает вокальные циклы «Без солнца», «Песни и пляски смерти». Симфоническая поэма «Ночь на Лысой горе», цикл для фортепиано «Картинки с выставки» стали произведениями музыкальной классики. Его оперы «Хованщина», «Сорочинская ярмарка», «Женитьба», «Саламбо» остались незаконченными. Он не делал предварительные наброски и черновики, а подолгу обдумывал, оттачивал и записывал произведение набело. Шостакович такой метод охарактеризовал как «околорояльное сочинительство»: «Бренчал, бренчал — и сколько музыки гениальной осталось незаписанной. Из множества, о чём остались только рассказы, особенно мучает упоминание об опере «Бирон». И ведь показывал друзьям куски. Те уговаривали записать, а он упорно им в ответ: «И так твёрдо держу в голове». Что держишь в голове — переноси на бумагу. Голова — сосуд хрупкий».
Белая горячка
Интересно, что Мусоргский был упорным противником брака, считая, что семейная жизнь мешает творчеству. Он так и не поддался на многочисленные уговоры друзей жениться, до конца жизни оставаясь глубоко одиноким человеком. Кто знает, может, семья продлила бы годы жизни Мусоргского, и он успел бы еще создать новые шедевры? Но он был одинок, под конец жизни много пил. В итоге нищета и алкоголь привели композитора в последнюю, самую страшную пору его жизни. Он становится неряшлив, запускает себя внешне и порой пропивает даже собственную одежду. Как писал Илья Репин: «Невероятно, как этот превосходно воспитанный гвардейский офицер, шаркун, безукоризненный человек общества, раздушенный, изысканный, брезгливый быстро распродавал свою мебель, свое элегантное платье, вскоре оказывался в каких-то дешевых трактирах, уподобляясь завсегдатаям “бывших людей”».
Его выгнали из квартиры, которую он снимал. Помочь ему попыталась Дарья Леонова, ученица Глинки. Она пригласила его аккомпаниатором: «Он бедствовал ужасно. Однажды пришел ко мне в самом нервном, раздражительном состоянии и говорит, что ему некуда деться, остается идти на улицу, что у него нет никаких ресурсов. Я стала утешать его и это М.П. несколько успокоило. В тот же вечер мне нужно было ехать с ним к генералу Соханскому, дочь которого училась у нас и должна была у себя дома петь в первый раз при большом обществе. Она пела очень хорошо, что, вероятно, подействовало на Мусоргского. Я видела, как он нервно аккомпанировал ей.
Потом начались танцы. Вдруг ко мне подбегает сын Соханского и спрашивает, случаются ли припадки с Мусоргским. Оказалось, что с ним сделался удар. Доктор, который был тут же, помог ему. Мы уехали вместе. Подъехав к моей квартире, он стал убедительно просить позволить ему остаться у меня, ссылаясь на какое-то боязливое нервное состояние. Я с удовольствием согласилась на это, зная, что, если бы с ним опять что-нибудь случилось, он мог бы остаться без всякой помощи. Утром, когда я вошла в столовую, он вышел также, очень веселый. Я спросила его о здоровье. Он поблагодарил и отвечал, что чувствует себя хорошо. С этими словами он оборачивается в правую сторону и вдруг падает».
Ночью началась белая горячка. Один за другим у композитора происходят три приступа. Врач диагностирует воспаление спинного мозга. Друзья выручают композитора, его лечит один из лучших врачей того времени. Увы, тщетно: 16 марта 1881 года Модест Петрович вновь впал в безумие, и очередной приступ стал причиной смерти композитора.
Подготовила Лина Лисицына,
по материалам Belcanto.ru, 24smi.org, Mussorgsky.ru