Просвещенные идеи захватили некоторые умы, но основная масса была к ним не готова.
Как французы учить царицу пытались
Не прошло и десяти дней после восшествия на престол Екатерины II, как она пригласила французского философа Дени Дидро приехать в Россию. И даже предложила ему перенести издание «Энциклопедии», сталкивавшееся с запретами во Франции, в Россию – в Ригу или Петербург. Это был июль 1762 года. Но Дидро не воспользовался предложением и прибыл в Петербург лишь в октябре 1773 года, спустя 11 лет. Похоже, что никто, кроме царицы, сделавшей Дидро членом Академии наук, не был впечатлен французом. Фонвизин сказал, что «Даламберты, Дидероты такие же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие».
Екатерина разрешила Дидро говорить что угодно и не ограничиваться приличиями, тот воспользовался этим буквально и во время разговоров просто стучал кулаком по столу, но мог схватить Екатерину за руку или похлопать по ноге. Царице даже пришлось ставить между ним и собой столик, ведь после таких встреч она замечала у себя синяки.
Задолго до приезда Дидро в Россию Екатерина выкупила за пятнадцать тысяч ливров его библиотеку (философ выставил её на продажу, оказавшись на мели), но оставила выкупленную библиотеку до конца его дней во Франции, чтобы он, Дидро, мог продолжать ею пользоваться, а ещё назначила его хранителем с выплатой тысячи ливров в год, а когда в итоге он пожаловался на невыплату жалованья за полтора года, выплатила ему оклад на пятьдесят лет.
Если Вольтер в письмах к Екатерине чаще витал в философских далях, то Дидро, наоборот, очень подробно, как рецептуру лекарства, прописывал российской государыне, что и как делать, касаясь при этом не только вопросов государственного строительства, но и самых мелких деталей. Среди его записок Екатерине можно найти советы о том, как воспитывать подкидышей или, например, как преподавать молодым девицам анатомию.
Граф Сегюр так передает рассказ Екатерины Второй о ее встречах с Дидро: «Я часто и долго беседовала с Дидро; он меня занимал, но пользы я выносила мало. Если бы я руководствовалась его соображениями, то мне пришлось бы поставить все вверх дном в моей стране: законы, администрацию, политику, финансы, — и заменить все неосуществимыми теориями. Я больше слушала, чем говорила, и поэтому свидетель наших бесед мог бы принять его за сурового педагога, меня — за послушную ученицу. Может быть, и он сам был такого мнения, потому что по прошествии некоторого времени, видя, что ни один из его обширных планов не исполняется, он с некоторым разочарованием указал мне на это. Тогда я объяснилась с ним откровенно: «Господин Дидро, я с большим удовольствием выслушала все, что подсказывал вам ваш блестящий ум. Но с вашими великими принципами, которые я очень хорошо себе уясняю, можно составить прекрасные книги, однако не управлять страной. Вы забываете в ваших планах различие нашего положения: вы ведь работаете на бумаге, которая все терпит, которая гибка, гладка и не ставит никаких препятствий ни вашему воображению, ни вашему перу. Между тем я, бедная императрица, работаю на человеческой коже, а она очень щекотлива и раздражительна». После этого объяснения он, как я убеждена, стал относиться ко мне с некоторым соболезнованием как к уму ординарному и узкому. С этих пор он говорил со мной только о литературе, а политических вопросов уже никогда не касался». Кстати, Дидро действительно обиделся и не остался в долгу, заявив: «В ней душа Брута».
Поистине забавная история произошла с модным в те времена французским писателем Мерсье де ла Ривьером, издавшим сочинение «О естественном и существенном порядке политических обществ». Екатерина пригласила писателя в Россию и обещала ему солидное вознаграждение. Рандеву писателю императрица назначила в Москве, куда собиралась прибыть из Петербурга. Вот что пишет о дальнейшем сама Екатерина: «Господин де ла Ривьер недолго собирался и по приезде своем немедленно нанял три смежных дома. Тотчас же переделал их совершенно и из парадных покоев сделал приемные залы, а из прочих — комнаты для присутствия. Философ вообразил, что я призвала его в помощь мне для управления империей и для того, чтобы он сообщил нам свои познания и извлек нас из тьмы невежества. Он над всеми этими комнатами прибил надписи пребольшими буквами: Департамент внутренних дел, Департамент торговли, Департамент юстиции, Департамент финансов, Отделение для сбора податей и пр. Вместе с тем он приглашал многих из жителей столицы, русских и иноземцев, которых ему представили как людей сведущих, явиться к нему для занятия различных должностей соответственно их способностям. Все это наделало шуму в Москве. Между тем я приехала и прекратила эту комедию. Я вывела законодателя из заблуждения. Несколько раз поговорила я с ним о его сочинении, и рассуждения его, признаюсь, мне понравились, потому что он был неглуп, но только честолюбие помутило его разум. Я как следует заплатила за все его издержки, и мы расстались довольные друг другом. Он оставил намерение быть первым министром и уехал довольный как писатель».
О том же случае Екатерина рассказала и Вольтеру: «Г. де ла Ривиер приехал к нам законодателем. Он полагал, что мы ходим на четвереньках, и был так любезен, что потрудился приехать к нам с Мартиники, чтобы учить нас ходить на двух ногах».
Приходилось Екатерине сталкиваться и с более радикальными предложениями. Известный своею страстью к приключениям французский писатель Бернарден де Сен Пьер, вдохновленный появлением столь просвещенной императрицы, приехал к ней с предложением провести на российской земле социально-политический эксперимент — основать где-нибудь в степях «Республику свободных общин», нечто вроде фаланстеров Шарля Фурье. Екатерина, однако, не захотела с ним разговаривать, сочтя подобные предложения полным бредом.
После смерти Дидро почти 3000 томов его библиотеки прибыли в Россию, Екатерина прочитала его тетрадь с его сочинением о ее «Наказе» депутатам для составления законов, и крайне разочаровалась, написав: «Это — сущая болтовня, в которой нет ни знания обстоятельств, ни благоразумия, ни предусмотрительности». После этого в переписке Екатерины упоминания Дидро не встречаются. Его книги не остались в библиотеке Екатерины как отдельное собрание, в отличие от библиотеки французского мыслителя Вольтера. Позднее граф Дмитрий Бутурлин писал, что часть библиотеки, поступившей от Дидро, не имеет «ни одного замечательного экземпляра, никакой выдающейся особенности, распылилась в общей массе».
Почему «Наказ» Екатерины не поняли
Манифест о создании проекта нового Уложения и о созыве для этой цели специальной Комиссии появился 14 декабря 1766 года. Основной мотив: страна не может дальше жить по средневековому кодексу законов — Соборному Уложению 1649 года. На первом же собрании депутатам зачитали с любопытством ожидаемый ими екатерининский «Наказ». И тут выяснилось, что не выходившие за пределы интересов отдельного сословия, города, уезда наказы с мест, коими должны были руководствоваться депутаты, своей приземленностью резко контрастируют с «Наказом» Екатерины, наполненным чудными для собравшихся суждениями о том, «что есть вольность», «равенство всех граждан», и бог знает чем еще! Взять хотя бы вот это положение: «Всякий человек имеет больше попечения о своем собственном и никакого не прилагает старания о том, в чем опасаться может, что другой у него отымет». Позже эту мысль Екатерина развила в более четких положениях, далеко выходящих за рамки общепринятых тогда представлений: «Чем больше над крестьянином притеснителей, тем хуже для него и для земледелия. Великий двигатель земледелия — свобода и собственность».
Императрица прямо утверждала, что «когда каждый крестьянин будет уверен, что то, что принадлежит ему, не принадлежит другому, он будет улучшать это <…> лишь бы имели они свободу и собственность». Понимание этого пришло к Екатерине не вдруг. Уже в одной из ранних своих заметок она особой строкой выделила утверждение: «Рабство есть политическая ошибка, которая убивает соревнование, промышленность, искусства и науки, честь и благоденствие».
…Некомпетентность депутатов, их неспособность подняться до понимания провозглашенных в «Наказе» идей произвели на императрицу столь угнетающее впечатление, что для «просвещения» депутатов прибегли к необычной мере: день за днем им стали громко и внятно читать все принятые с 1740 по 1766 год законы об имущественных правах, а также Соборное Уложение 1649 года и еще около 600 разнообразных указов. Трижды подряд вновь и вновь оглашали екатерининский «Наказ». Работа Комиссии была фактически парализована, и в конце 1768 года с началом русско-турецкой войны ее «временно» (а как оказалось, навсегда) распустили.
И вот мнение самой императрицы относительно задач Комиссии: «Мысль — созвать нотаблей была чудесная. Если удалось мое собрание депутатов, так это от того, что я сказала: «Слушайте, вот мои начала; выскажите, чем вы недовольны, где и что у вас болит? Давайте пособлять горю; у меня нет никакой предвзятой системы; я желаю одного общего блага: в нем полагаю мое собственное. Извольте же работать, составлять проекты; постарайтесь вникнуть в свои нужды». И вот они принялись исследовать, собирать материалы, говорили, фантазировали, спорили; а ваша покорная услужница слушала, оставаясь очень равнодушной ко всему, что не относилось до общественной пользы и общественного блага».
Созыв Комиссии имел, таким образом, для императрицы интерес прежде всего практический. А что же было ответом? «От дворянства, купечества и духовенства послышался этот дружный и страшно печальный крик: «Рабов!» — пишет историк С. М. Соловьев. Чтобы основательно подорвать «представление о высокости права владеть рабами», как известно, понадобилось еще почти целое столетие. Работа Комиссии ясно показала, что для ликвидации рабства почва оказалась совершенно неподготовленной. Разочарованная и обескураженная, но сохранившая трезвость ума, Екатерина вынуждена была «предоставить времени удобрение почвы посредством нравственно-политического развития народа».
При этом эволюция представлений императрицы об общественном строе России несомненна. Никому из исследователей еще не удалось опровергнуть утверждение Екатерины о том, что писала она свой «Наказ», «последуя единственно уму и сердцу своему, с ревностнейшим желанием пользы, чести и щастия, [и с желанием] довести империю до вышней степени благополучия всякого рода людей и вещей, вообще всех и каждого особенно». Все это, однако, было неосуществимо при сохранении в стране «рабства». И очень скоро императрица поняла, что российская действительность сильнее ее.
Екатерина Великая четко понимала, что курс на реформы в политике и экономике всегда предполагает необходимый уровень общественного сознания, который и делает возможным их проведение в жизнь. В реальной же ситуации той эпохи, при явном противодействии дворянства было бы безумием рубить сук, на котором держалась самодержавная власть. И это говорит о реалистичности государственной политики Екатерины Второй — она ее сознательно отделила от собственных радикальных взглядов.
Источник: t.me/captainpaleo, ricolor.org, «Наука и жизнь»