Великому клоуну, всенародно любимому киноартисту, фронтовику, руководителю Цирка на Цветном бульваре Юрию Никулину 18 декабря исполнилось бы 100 лет. О своём отце, о том, как жил и живёт сегодня сложный механизм под названием «цирк», рассказал принявший 25 лет назад бразды правления Максим Никулин.
— Максим Юрьевич, ваш отец был личностью огромного масштаба, объединяющей общество. Как вы думаете, что сделало его таким?
— Тут нет прямого ответа. Известным его сделал цирк, популярным – кино, а любимым, скорее, человеческие качества. Людям всегда свойственно тянуться к тому, чего не хватает: добра не хватает, любви не хватает, искренности, честности, милосердия. А у него всего этого было очень много, и он этим очень охотно делился.
— Считается, что многие юмористы прячут за маской клоуна свои внутренние страхи. Можно ли так сказать про Юрия Владимировича? Чем для него был юмор?
— Я не думаю, что это было так. Как писал в своё время Ежи Лец, если у человека нет чувства юмора, то у него хотя бы должно быть чувство, что у него нет чувства юмора. Это такая вещь, которую из себя не выдавишь. И я понимаю, что во время войны юмор помогал, шутка помогала и поддерживала, в том числе отца и его товарищей. В блокаду они пытались что-то придумывать в самодеятельности, чтобы хоть как-то скрасить, позабыть то, что осталось за спиной. Конечно, юмор помогает, спасает и выручает, но сознательно делать его защитой – я не думаю, что это возможно. Это должно быть естественно. Иначе это уже не юмор, а потуги.
У отца было изумительное качество, которое нельзя воспитать и которому нельзя научиться, с этим надо родиться. У него не было «второго плана». Поясню: он со всеми был одинаковый. И со мной – сыном, и с артистами, и с президентом страны, и с министром, и с шофёром, и с человеком, который на улице к нему подошёл. У него не было каких-то моделей поведения для разных обстоятельств. Это такая абсолютная открытость, которая чувствуется, которую люди понимают и проникаются – и поэтому начинают испытывать любовь и уважение. Это большая редкость, у меня, например, такого нет.
— Ваш отец производил впечатление человека мужественного, про таких говорят, что ошибки и слабости делают их только сильнее. Это так?
— Наверное. Мне трудно сказать. Я, например, себя никогда не ругаю за то, что сделал что-то не так. Во-первых, я себя люблю – чего я себя буду ругать? Во-вторых, ну сделал и сделал, чего уж теперь. Из этого надо сделать определённый вывод, чтобы дальше так не поступать. У каждого из нас есть в жизни моменты, за которые стыдно. Главное – их не повторять. Это опыт, жизнь. И отец в этом смысле не исключение.
Все, кто вернулся с фронта и не вернулся, они все мужественные, на войне без мужества нельзя. Пройдя через ад войны, ты уже всё доказал на самом деле.
Я много раз смотрел фильм «Бриллиантовая рука», и в какой-то момент я вдруг взглянул на героя моего отца иначе. Семён Семёныч Горбунков – такой недотёпистый, наивный, в чём-то слабохарактерный – ему пришлось заниматься всей этой ерундой с контрабандой. И тут ему в такси дают пистолет, «Беретту», и он произносит фразу: «С войны не держал в руках боевого оружия». И становится понятно, что он воевал и не такой уж он и недотёпистый, раз через этот кошмар прошёл.
— А как Юрий Владимирович относился к праздникам?
— Дни рождения он не любил, а юбилеи просто ненавидел. Когда мы делали ему последний юбилей – 75-летие, то всё время ходили и мучили его какими-то вопросами, идеями. Он говорил: «Ну, зачем это всё нужно? Как мне всего этого не хочется, как это всё искусственно. Пафосный праздник, восхваления, речи восторженные, «любим, обожаем», поздравительные телеграммы». Он был скромным человеком, как бы сегодня сказали – «нетусовочным», тогда бы сказали – «небогемным». А вот 9 Мая – это святое. Правильно ведь в песне поётся: «праздник со слезами на глазах», потому что невольно вспоминаешь тех, с кем воевал, кто не дошёл, кто не дожил. Он обычно обзванивал своих, они поздравляли друг друга, что-то вспоминали.
— Каким он был руководителем цирка?
— Он не руководил, он был самим собой и человеком надо всем. Он был и лицом цирка, и в то же время таким крёстным отцом. Он потом с возрастом и в семье стал таким доном, и в цирке. Мы все абсолютно работали с ощущением того, что живём как за стеной. И знали, что, если, не дай бог, ситуация какая-то нештатная возникнет, форс-мажор, есть человек в этом кабинете, к которому можно прийти, он снимет телефонную трубку и решит любой вопрос. И это придавало абсолютной уверенности и олимпийского спокойствия. Вот не стало человека – и в спину стало дуть. Но мы к этому уже привыкли – и всё равно живём с полным ощущением, что Дед с нами. Его так здесь за глаза называли – Дед, ему это нравилось. И сколько было ситуаций, когда уже казалось, что всё пропало, руки опускаются, и вдруг через какое-то время всё разрешается. И мы всегда говорим: «Это Дед нас бережёт!»
Оксана Чертова
Metro